Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Но с приходом комиссара-оценщика наступила всеобщая тишина; вокруг него образовалась группа, и началась торопливая, равнодушная отдача с торгов: конечно, бесполезно было тратить столько времени на такие жалкие товары.
Мы образовали четвертую группу, и наша группа была не хуже той, что составилась из соседней мебели. У меня уже не было сил интересоваться тем, что стало с третьим выигрышем; дело, наконец, дошло до нас. Я была внизу; меня сложили в кучу вместе с другими маловажными предметами. Я, ощущавшая еще недавно на себе нежных влюбленных, должна была поддерживать всякие невзрачные предметы! Это меня мучило…
Стеклянный шкаф был продан за пятьдесят восемь франков одному торговцу мебели; пуф пошел за двадцать четыре франка десять су; кресло за шестьдесят франков; маленький столик, милый дорогой столик, на котором лежало так много прелестных, милых записок, с трудом прошел за тридцать семь франков. Увы! в его ящике оставалось несколько любовных писем. Комод в стиле Людовика XV с бронзовыми каймами был куплен одним господином за восемьдесят франков; вся столовая была оценена в восемьдесят девять франков. Кокотка шестого класса дотянула цену бидэ до трех франков, и ей уступили. Потом продали рамы за несколько франков. Наконец, дошла очередь до меня; у меня было только одно колесико, потрескалась одна нога, обивка некрасиво оттопыривалась, можно было подумать, что у меня был вскрыт живот и вынуты внутренности. Я не думала оказать даже малейшего сопротивления. Я решила терпеливо выдержать все страшнейшие удары судьбы.
– Тридцать франков, – предложил оценщик.
Раздался взрыв смеха; никто за меня не дал бы и су.
– Есть охотник за десять франков, – снова заявил оценщик.
– Двенадцать франков! – послышался голос женщины, которую я не могла разглядеть.
– Тринадцать франков, – перебил человек, бывший, вероятно, мелким почтовым чиновником или служащим в министерстве.
– Четырнадцать.
– Четырнадцать, сударыни; это стоит гораздо больше.
– Семнадцать…
– Девятнадцать!
– Двадцать…
– Двадцать франков! Стучу… Никто не дает больше?
– Двадцать один!
Это было печально. Двадцать один франк! Я вся вскипела от негодования. Я погрузилась в размышления, из которых меня вывел удар молотка. Я была присуждена. Кому? Этого я не знала. Меня отодвинули в сторону. Старая дама подошла ко мне; она меня очень внимательно осмотрела; без сомнения, она была в восторге от своего приобретения. Спустя десять минут меня вынесли на руках к повозке, и я еще слышала на ходу, как за двенадцать франков был продан маленький стул проститутке из Монмартра. Для какого дела его теперь предназначат? Около часа понадобилось для того, чтобы пробраться до своего нового жилища. Мы проехали большую часть Парижа; я в первый раз увидела Сену и вспомнила об этих «восхищенных берегах», о которых говорит, я не знаю точно, какая, поэтесса. Я прочитала на плакате: «Бульвар Сен-Мишель». Мы поехали по бульвару Сен-Мишель. Наконец, повозка остановилась на улице Гей-Люссака. Дом был из самых старых на этой улице. Комиссионер взвалил меня на спину и понес во второй этаж по тесной и темной лестнице. Там меня поставили в спальне.
Какая ужасная атмосфера! Пахло чем-то затхлым – лекарствами и еще другими вещами, которые не имеют привилегии восхищать обоняние.
Я всегда как бы предчувствовала, что окончу свои дни у какого-нибудь старика, и мои предчувствия не обманули меня. Боже! Я попала к восьмидесятилетнему господину, глухому, постоянно беспокоящему свою жену, которая день и ночь молила Бога, чтобы он избавил ее от бесполезного супруга.
Она сама вычистила меня щеткой, между тем как горничная зашила разорванную материю; удар молотка заставил отскочить мое последнее колесико, которое меня делало хромой. Немного времени спустя как бы для того, чтобы посмотреть, какую картину мы представим – старик и я – он лег на меня. Почти тотчас же я ощутила, что меня залили кипятком, который проник в мою обивку, полился вдоль рессор и совершенно покрыл меня сверху. Старая свинья – простите за выражение – забыл совершенно про учтивость и вежливость.
На что мне оставалось надеяться? В такой обстановке, когда вещь страдает от всевозможных оскорблений, остается только преклонить колена перед суровой судьбой.
Я и так была надушена комнатным воздухом. Увы! Бедная я! Мне предстояло пропитаться еще лучшим запахом. Не удовлетворяясь тем, что он меня снабжал своей отвратительной мочой, старый хрен постоянно удостаивал меня самой отвратительной… помадой. Так что, после стольких дорогих незабвенных лет, проведенных у моего любимого хозяина, хотя он расстался со мной без всякой жалости, не сказав ни единого доброго слова, где я испытывала почти ежедневно тончайшие сладострастные чувства, я должна теперь ежедневно принимать на себя несчастную развалину с развинченными нервами.
Вот это апофеоз!
Я не хочу продолжать своего дневника. Я чувствую, что нечего будет больше сказать. Жизнь моя кончена. Она началась в царстве солнца, а кончается так позорно.
Какой запах! Какой запах!
Напрасно я стараюсь вспомнить прежнее веселье; напрасно я повторяю имена прелестных женщин, которые боролись на мне со своими страстными чувствами. О, Жанна, блондинка, с прелестными золотистыми волосами! О, Берта, брюнетка, твое лицо и линии тела напоминали ту прелестную Лиану, которую безумно любил мой хозяин! А ты, Марта, такая любительница лакомств и поцелуев! И ты также, Андре, чудная и изящная «дам д’амур»! Жанна, Жанна, все Жанны, Мери, Марии, Маноны, Клотильды, Матильды… и ты, Луизетта, и ты, Маргарита, и все вы – из провинции, из всех городов Европы и Америки, веселые, свежие, разбитные женщины, покинувшие своих несносных мужей, распутные, удовлетворяющие до пресыщения свои сладострастные чувства, очаровательные кокотки, женщины полусвета…
О! я вас умоляю, вернитесь все, как видения, принесите какое-либо утешение несчастной кушетке! Я была предназначена служить вашим прихотям; я не спала ночей напролет, записывая ваши похождения, вы у меня в долгу. Дайте же мне возможность вновь зажить прежними мечтами. Я обращаюсь к вам, как к последней надежде на спасение. Если вас больше не будет со мной, я не выживу!
О, бедная! Мой хрыч заставил меня принять третью по счету ванну!
Горничная это заметила.
– Старая свинья! – воскликнула она. – Кроме как пить, он обо всем забывает!
Она в это время натирала паркет.
Здесь натирают паркет; но никогда не сменяют старику белья. Как это грустно, состариться таким образом!
Говорила ли я, что горничная грубая замарашка? Прежде всего, она некрасива; она дурно провела свою молодость.
Сегодня, после полудня, пришел к нам племянник моих новых хозяев, служащий в одном большом магазине. Тетки его не было дома; она по воскресеньям ходит к вечерне.
Ожидая ее, он стал заигрывать с горничной, так как не мог же он разговаривать со своим дядей, который не только не говорил, но и не понимал ничего. Та ничего не имела против, наоборот, она была очень довольна. Я не уверена, произошло ли то, чего они хотели, потому что они ушли в столовую или, может быть, в гостиную, а оттуда я уже ничего не могла слышать.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
