Тут, слава богу, над дверью звенит колокольчик, и обмен любезностями на время прекращается.
— Покупательница! — подпрыгиваю я.
— Смотри не напугай ее, — шипит Паоло. Мы идем в торговый зал.
Увы, никакая это не покупательница — это мамуля.
— Ты зачем пришла?
— Я велела Генри сдать одежду в химчистку. Я правильно сделала?
— Какому еще Генри?
Входит высокий крашеный блондин, оранжевый от автозагара. Он улыбается во все семьдесят семь фарфоровых зубов. Мамуля наняла жиголо.
— Это мой личный шофер и по совместительству помощник по хозяйству.
Паоло бросает на Генри страстный взгляд, но Генри знает, кто его кормит. Рисуясь в новенькой шоферской униформе, он подходит к мамуле и берет ее под руку.
— Мама, он разобьет тебе сердце. Прогони его.
В глазах Генри мелькает беспокойство.
К несчастью, мамуля непоколебима.
— Я просто хочу заставить ревновать твоего отца.
И это моя мать. Господи, сделай так, чтобы я не унаследовала ее гены!
— Я разговаривала с папой. Он приедет через две недели.
Это не совсем верно: я действительно вчера разговаривала с папой, и он обещал забрать мамулю, но не раньше, чем ад превратится в ледяную пустыню. Мне как участнице Программы ясно, что шансы невелики, но я не теряю оптимизма.
Мамуля прижимает ладонь Генри к своей груди. Все отводят глаза, в том числе и сам Генри.
— Вот и славно. Видишь, мой план уже работает.
Я обвожу взглядом пустой бутик. Буду как кремень, как ориентация Паоло (которая непоколебима, несмотря на все его старания казаться голубым).
— Мама, только не вздумай повесить на меня зарплату Генри.
Мамуля становится выше на два дюйма (что нетрудно, ведь на ней ремень от Стюарта Вейцмана шириной в пять дюймов и со стразами).
— Ви, но ведь тебе нужен помощник по хозяйству.
Ловко она выкрутилась. И главное, повернула все так, будто это для моей же пользы. Мамуля выдерживает паузу, улыбаясь, как Мона Лиза.
— Шелби взяла меня на работу. Обещала хорошую зарплату.
Я смотрю на мамулю с высоты своих пяти футов — крыть мне нечем.
— Мама, это ужасно. У меня просто сердце кровью обливается.
Мамуля хитро подмигивает.
— А тебе кое-кто звонил. Я тут все записала. Рольф, Эрик, Джейми и Натаниэль. Я им всем сказала, что у тебя свидание с Тони Данзой[22].
Паоло вертит стойку с ремнями, бросая страстные взгляды на Генри. Чтобы Генри окончательно убедился в его сексуальных предпочтениях, Паоло нараспев обращается к мамуле:
— Тони Данза? Рыба моя, да ведь ты подставила свою дочь. Теперь все эти достойные джентльмены будут считать, что у Ви дурной вкус. Тони Данза — это же мужлан, настоящий мужлан… — Паоло картинно откидывает голову и продолжает: — Он даже не член клуба фанатов Ви. Кстати, Ви, что ты думаешь об этом чемодане? Может, в голубом варианте он будет лучше смотреться?
Мамуля берет розовый чемодан и выносит его в центр торгового зала. Вообще-то чемодан довольно стильный.
— В следующий раз скажу, что Ви встречается с Фрэнком Синатрой. Тогда они точно выпадут в осадок.
С этими словами мамуля идет к выходу, стараясь делать шажки помельче, как принято в Верхнем Уэст-Сайде. В руке у нее сумочка (разумеется, «Соната»), бедра ходят ходуном, как чаши неисправных весов. Генри кидается к двери, чтобы распахнуть ее перед хозяйкой. Когда мамуля исчезает в проеме, Генри одаряет Паоло нежнейшей улыбкой и подмигивает.
Моя мать наняла жиголо-гомосексуалиста. И это меня не удивляет. Интересно почему?
* * *
Сегодня я ужинаю в «Нобу» с Региной, Кэлвином и Эми. Я также пригласила Паоло, потому что я добрая. (На самом деле потому, что он может понадобиться: вдруг создастся ситуация, требующая управления поведением, а я-то всего-навсего на втором уровне.)
Регина и Кэлвин являются с опозданием.
— Мы были тут рядом, — объясняет Регина, как будто это оправдание.
Кэлвин — крупный мужчина, настоящий громозека. У него открытое лицо — сразу видно, что он родом из Нью-Гэмпшира. Я, правда, никогда не бывала в Нью-Гэмпшире, но мне кажется, нью-гэмпширцы должны выглядеть именно как Кэлвин, или Кэл, — он предпочитает это демократичное сокращение.
У Кэла и Регины высокие отношения. Кажется, они изо всех сил стараются игнорировать друг друга, что полностью соответствует моим представлениям о семейных узах. Не дай бог иметь отца вроде Кэлвина. Регину просто жалко. Я бы на ее месте отреклась от такого папы. С другой стороны, мамуля ничуть не лучше, но мне и в голову не приходило от нее отречься. Может, это неспроста.
Целых полчаса Кэл изучает меню и с пристрастием допрашивает официанта. Остается только гадать, сможет ли он отмазать Марвина. Но ведь и я не могу его отмазать, так что мне ли бросаться камнями?
— Как называется этот липкий зеленый соус? Он такой острый, супер!
Очень хочется бросить камень или хотя бы наслать заклинание, чтобы прекратить этот ужас. Но в моем арсенале только выразительные взгляды, да и то для Паоло. Он любезничает с Региной, помощи в управлении поведением Кэлвина от него не дождешься. Эми ничего не замечает, и потом, она ведь не клиент и даже не кандидат, что с нее взять? (Вы не находите, что Нью-Йорк просто придет в упадок, если еще добрая дюжина сценаристов мыльных опер не займется благотворительностью?) Эми не до нас: она высматривает знаменитостей. И кто ее за это осудит?
Официант проявляет чудеса терпения — видно, предвкушает щедрые чаевые. Кэл продолжает допрос. Как же он достал! Ох, если бы я была на третьем уровне! Я пинаю Паоло под столом, но он не реагирует — слишком увлечен Региной.
Наконец, одновременно с моим терпением, у Кэла иссякает запас вопросов к официанту. Заказ сделан. Отомри! Приходится быть любезной с Кэлом, но, видит сами знаете кто, я делаю это только ради Бланш. Я пока не представляю, как помочь Кимберс и Марву, но сегодня, надеюсь, в голове у меня какой-нибудь план да проклюнется.
Если учесть мораторий на вербовку клиентов, а также лишний жир, который приходится на себе таскать, я должна бы особенно тщательно взвешивать все свои поступки. Пусть меня называют эгоистичной, стервозной или даже мстительной, но только не злой. Это принципиально. Кажется, я все уладила для Мегс (а заодно и для остального человечества), но и для Кимберли, и даже для Марва остается надежда. Хотя к этой паре я не испытываю ни малейшей симпатии.
