Полковник Мармэдюк с четырьмя дочерьми остался обедать в замке в обществе Клэрибелль, ее младшего сына, майора и миссис Варней. Этот маленький кружок довольно хорошо проводил время, Клэрибелль с момента отъезда сэра Руперта сделалась много веселее обыкновенного, да и майор был в хорошем расположении духа. Дочери полковника обводили изумленными взглядами роскошные залы Лисльвуда, который стал теперь собственностью их младшей сестры.
— Как хороша была леди Лисль под венцом! — заметил майор Варней.
Клэрибелль вздрогнула, услышав это имя, которое она носила сама в былые дни, а сестры Оливии задрожали от зависти. «Леди Лисль! Да она в самом деле стала леди Лисль!»
Накануне свадьбы Вальтер Реморден оставил тихое родное село, которое он любил так сильно не потому, что находил в нем какую-нибудь особенную привлекательность, а вследствие связанных с ним дорогих воспоминаний. Уезжая в Лондон курьерским поездом, он еще раз полюбовался бесконечными равнинами, которые казались ему прекрасными даже под холодным, серым осенним небом, и мысленно говорил себе, что лучше Суссекса нет графства в целой Англии.
— Я отъехал не больше двадцати миль от родных мест, а уже сожалею, что покинул их, — размышлял Реморден. — Как трудно уезжать от того, что тебе дорого! Но я никак не мог остаться в Лисльвуде, где мне пришлось бы постоянно встречаться с леди Оливией Лисль!
Пасторат в Йоркшире Вальтер Реморден принял в надежде избежать встреч с любимой женщиной. Мистеру Мильварду тоже обещали другой приход, и Реморден мог бы последовать за ним, поскольку епископ хорошо знал молодого человека; но провидению угодно было, чтобы он поселился в глухом провинциальном городке Бельминстере, куда и прибыл вечером в день венчания Оливии Мармэдюк.
Читатель, конечно не забыл, что Бельминстер — тот самый городок, который мистер Соломон посетил летом этого же года. С того времени здесь ничто не изменилось. На железнодорожной станции был все тот же начальник, тот же носильщик, тот же кассир, те же книги и журналы на полках и чуть ли не те же самые пирожки и бутылки с содовой в буфете. Невзрачная карета, запряженная одной лошадью, которая когда-то взяла приз в забеге вокруг городка, доставила Вальтера со всем его багажом в гостиницу, в которой появление путешественника вызвало одновременно и радость, и смущение. Местные торговцы каждый вечер собирались в холле гостиницы, чтобы потолковать за стаканом пива о достоинствах и недостатках выборных Бельминстера. Иногда приезжал какой-нибудь приказчик, предлагавший свой товар, закусывал в гостинице и уезжал обратно. Но джентльмен, который останавливался здесь на два дня, был безусловной редкостью, и ему оказывали всевозможный почет. Вальтера по широкой лестнице повели в комнату, где для него уже был разведен огонь и где находились зеркало, картина с изображением церкви и портрет лошади, выигравшей когда-то большой золотой кубок. Хозяйка гостиницы, по виду чемодана угадавшая, что перед ней мистер Реморден, назначенный викарием Бельминстера, тотчас же подняла штору и показала на церковь, находившуюся прямо напротив окна по ту сторону рынка.
— Собор расположен на другом конце города, — сказала она. — Ваша церковь, носящая имя Святого Клемента, славится своею красотой и была построена, если мне не изменяет память, еще раньше собора.
Молодой человек равнодушно взглянул на красивую церковь. Ему трудно было переключиться на свои новыми обязанности, тем не менее он много расспрашивал о бедных жителях города, пока хозяйка накрывала на стол и подавала ужин, которым можно было накормить двенадцать человек: хлеб, яичницу с ветчиною, цыплят, маленькие паштеты, пирожное, сыр и консервы. Все это хозяйка называла закуской. Из беседы с ней Реморден заключил, что ему предстоит много дел в Бельминстере и положительно не останется времени на бесплодные сожаления и тоскливые воспоминания о невозвратном прошлом.
— Самое прекрасное в вере, которую реформация подвергла известным изменениям, — рассуждал Вальтер Реморден, когда остался один в комнате, — это, бесспорно, то чистое и святое чувство полного отречения от своих личных выгод, которое католицизм вменяет в обязанность всем служителям церкви. Да и в самом деле, вправе ли человек, посвятивший свою жизнь и свою душу Богу, допускать влияние земных желаний и страстей? И в свете, и в келье он обязан думать только об исполнении долга!
Правда, такие идеи легко могли возникнуть у Вальтера Ремордена в тот момент, когда он узнал об измене Оливии Мармэдюк, навсегда разбившей его душу и будущность.
XXIV
НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ
Сэр Руперт и леди Лисль пробыли на континенте шесть месяцев. Они посетили Флоренцию, Рим и Неаполь, побывали в Берлине, Дрездене и на берегах Рейна, после чего отправились в Париж, откуда в середине июня вернулись в Англию. Каштаны уже были в полном цвету, когда миссис Вальдзингам, полковник и его дочери вышли на парадную лестницу замка, чтобы встретить баронета с молодой женой. Старик горел желанием поскорее обнять дочь, а сестры торопились узнать, как она и насколько она счастлива со своим мужем. Из писем ее нельзя ничего было узнать, так как все они были крайне сухими и короткими. Она и раньше не любила писать, а со дня своего брака, по-видимому, совсем отказалась от всяческих излияний. Сэр Руперт выскочил из фаэтона, которым сам же правил, бросив вожжи груму, направился к конюшням, отвесив общий поклон всем стоявшим на лестнице.
— Руперт, куда же ты? — крикнула миссис Вальдзингам, между тем как полковник поспешил высадить Оливию из фаэтона.
— Я иду в конюшню выкурить трубочку, — ответил баронет. — Я сидел так долго в этом проклятом вагоне, что чувствую потребность пройтись по свежему воздуху.
Было очевидно, что сэр Руперт вынес немного пользы из своих путешествий. Политура не пристает к грубому дереву, она требует, чтобы поверхность была хоть как-то подготовлена к ее приятию. Так и на угрюмого, невосприимчивого сэра Руперта не произвели впечатления ни величественные картины природы, ни прекрасные произведения искусства, ни ясное небо Италии, ни классические лица ее жителей — ничего из того, что так облагораживает чувства и вкус. Он вернулся на родину более резким и неприятным, чем прежде; одет он был неряшливо, чего не случалось раньше, когда майор сам выбирал для него предметы туалета. Его костюм был куплен в одном месте, шляпа — в другом, жилет, шпоры и галстук — в третьем и четвертом. На груди блестело множество драгоценных камней; все магазины Пале-Рояла были перерыты им сверху донизу в поисках необходимого количества изумрудов, рубинов, опалов, аметистов, яхонтов и бирюзы. Пальцы его рук были покрыты перстнями; часовая цепочка изогнулась под тяжестью висящих на ней печатей и брелоков.
— Пусть знают, что я в состоянии купить все, что у них есть хорошего, — говорил он, когда подозревал, что ему оказывают слишком мало почестей.
Он кричал и сыпал проклятиями, разговаривая с хозяевами гостиниц; в особенности же он злился, видя, что его не понимают, и начинал вопить, чтобы заставить их выполнить его распоряжения! Несмотря на презрение к немецким винам, он пил их в изобилии, так что по Австрии, Пруссии и Бельгии проехал в бессознательном состоянии. Он зевал перед замечательными картинами; повышал голос в церкви, бесцеремонно звеня своими золотыми шпорами. Даже курьер, который сопровождал его, пожал плечами и оставил его на произвол судьбы.
