Она сказала, чтобы ему не пришлось говорить этого самому:
— Начинай думать, чем это может обернуться для нас. Для начала, сколько народу об этом узнает. Вряд ли бизнес пойдет в гору оттого, что у одного из деловых партнеров мужа обвиняют в неоднократном сексуальном насилии. Над детьми. Подумай. Едва ли многие из наших клиентов сочтут это большим плюсом.
Он был достаточно добр, чтобы резко сказать:
— Даже думать об этом не смей, Айла. Просто разбирайся с тем, что тебе предстоит, мы без тебя ничего делать не будем. Выпьешь со мной, если я заеду попозже?
Она подумала, что это может оказаться кстати.
— Ты настоящий друг.
Он мог быть плохим мужем, Мартин, но он не был насильником. Это, с учетом обстоятельств, обеспечивало ему высокую позицию в ее списке добродетельных мужчин.
Она позвонила Мэдилейн, которая, разумеется, ахнула и сказала:
— О господи. Боже мой. Невероятно. Ужасно. Я приеду, как только смогу, ты подождешь?
— Конечно. Спасибо. Ничего, если я тебя попрошу пару часов посидеть с детьми? Они не пошли в школу, а мне придется ненадолго уйти.
— Все что угодно. Все, что смогу. Сукин он сын.
— Да.
Однако он был не сукиным сыном, он был сыном немолодых родителей, которым нужно было все рассказать. Это тоже она должна сделать? Тук-тук-тук, целый день, один кошмар за другим?
Позвонил адвокат Джеймса. Не тот, которому она звонила накануне, тот занимался делами фирмы, другой, специалист по уголовным делам. Представился Стивеном Годвином. Сказал:
— Я бы хотел, чтобы вы подъехали ко мне как можно скорее. Мне сегодня предстоит разговор с вашим мужем, у него слушание во второй половине дня. Я хочу поставить вопрос об освобождении под залог, так что мне нужно знать, сколько вы готовы заплатить, и еще кое-что о нем. Глава семьи, добропорядочный гражданин, прежде не привлекался, семья в него верит, все в таком духе. Потом мы все обсудим подробнее. Лично. Какие-то тенденции в его поведении, которые вы могли заметить. Я понимаю, вам сейчас нелегко, но чем раньше мы начнем, тем лучше, так я полагаю. В одиннадцать? В половине двенадцатого?
Какой вдохновляющий собеседник, этот Стивен Годвин. Тенденции?
— Знаете, — сказала она, — нет. Я попробую объяснить. — Она ходила по комнате с переносной телефонной трубкой в руке, взад и вперед, взад и вперед, и телефон пощелкивал в такт ее словам и очень освежавшей ее злости. — Дело вот в чем. У него больше нет семьи, в залог за него не будет внесено ни гроша, и я понятия не имею ни о каких его тенденциях.
Дети сидели на кухне, но, скорее всего, прислушивались. Число вещей, до которых ей было дело, которые она могла предотвратить, было не бесконечно.
Голос у него стал успокаивающий, как будто он говорил с опасно растревоженным большим животным.
— Поймите, я знаю, что вы чувствуете.
Да ну?
— Это очень непростое для вас время, понятно, что вы расстроены, любой бы расстроился. И все-таки поверьте мне, у меня есть опыт в таких делах, потом вы пожалеете, что не начали действовать уже сегодня. Вы с мужем уже давно вместе. У вас дети, о них тоже нужно подумать. Если не прилагать усилий, все выйдет из-под контроля. Лучшая защита — это нападение, вот о чем я говорю.
— Мне не нужно напоминать, — сказала она ледяным тоном, — чтобы я думала о детях. Я наняла вас, и на этом мое участие заканчивается. Да, и еще мне нужно знать, насколько этим делом заинтересуются журналисты. Полицейские сказали, что это возможно.
— Понятно. Да. Такое возможно. Пока я могу только сказать, что это будет зависеть от того, что еще происходит в городе. Но рано или поздно они заинтересуются. Уважаемый бизнесмен, молодые сотрудницы, вы понимаете. Должен предупредить, что говорить с прессой было бы очень неразумно.
— Это я знаю. Да и потом, мне нечего сказать.
— Послушайте, я еще раз прошу, не дайте вашему раздражению, каким бы обоснованным оно ни было, все погубить. Простите, но все это выглядит так, будто вы считаете его виновным. У вас есть для этого основания?
— Нет, никаких оснований.
Едва ли она могла сказать, что ей было ясно, что Джеймс виновен. Или что он сам признал это довольно-таки омерзительным образом, когда позвонили в дверь. Она представила себе, как Стивен Годвин качает головой, положив трубку, и думает: неудивительно, что Джеймса потянуло к более сговорчивым женщинам.
— Папа не может вернуться домой? — спросила Аликс из кухни.
Они все слышали.
— А вы хотите, чтобы вернулся?
Так нечестно. Что девочка может ответить на такой вопрос? Она не успела ответить, потому что заговорил Джейми — новым, рычащим, угрожающим голосом:
— Пусть лучше не возвращается.
О боже. Айла подтащила к себе стул. Это оказался стул, на котором обычно сидел Джеймс. Вот, опять она это делает: замещает его образ своим. Закат золотил кленовый стол; почему этот жуткий день выдался таким солнечным?
— Послушайте, — сказала она, — я не знаю, что вам сказать. Я не знаю, как помочь. Вы оба расстроены, вы злитесь, вы запутались — и я тоже. Но я вам вот что скажу: мы друг друга не бросим. Дома мы можем плакать, орать, ругаться, что угодно, а еще мы будем друг о друге заботиться. Я не буду вам говорить, что в этом нет ничего плохого, потому что все на самом деле плохо, и я не могу сказать, что будет дальше, я не знаю. Но мы справимся. А еще нам придется думать и о других. О ваших бабушке и дедушке, ваш отец — их сын, и мне придется им все рассказать, это будет нелегко. Главное, нужно держаться вместе и заботиться друг о друге, и тогда мы справимся.
Речь вышла не очень зажигательная, но они как-то выпрямились.
Потом приехала Мэдилейн, раскрыла объятия, и Айла, прижимаясь к ней, наконец почувствовала, что вот-вот рассыплется на атомы и молекулы. Ей хотелось совсем раствориться в крепких маминых объятиях, но, разумеется, сделать этого было нельзя. У нее были свои дети. Мгновение, и она выпрямилась, и просто сказала:
— Спасибо.
Мэдилейн кивнула, погладила Айлу по руке.
— Я понимаю, — сказала она, и Айла подумала, что, возможно, в самом деле понимает.
Она оставила Мэдилейн с Джейми и Аликс, они трое уселись рассеянно играть в скрэббл при включенном телевизоре.
— Только никаких новостей, — шепотом сказала Айла матери.
Стоять в знакомой гостиной у родителей Джеймса и рассказывать им обо всем оказалось невыносимо.
— О господи, — бледнея, сказал его отец. Из пожилого человека он внезапно превратился в старика.
Айла поняла, что и он тоже смог все себе представить. Мать Джеймса, как и Аликс, уткнулась лицом в сложенные руки.
Они были неплохими людьми. Он был их единственным сыном, единственным ребенком. Рушилось то, что они создавали всю жизнь.
