Я пошла и взяла письма. Я не стала их смотреть. Сверху лежала открытка: «Жди меня в такси на углу Хай-Хилл и Дувр-стрит сегодня в одиннадцать вечера. Застенчивая Анна, я люблю тебя. Всегда твой, Уолтер».
— Здесь всё? — спросил Винсент.
— Это все, что я сохранила, — ответила я, — обычно я не храню письма. Да, вот еще одно, которое он прислал из Парижа с сообщением о том, что ты придешь ко мне, — возьми его тоже.
Я вынула письмо из сумочки и протянула ему.
— Ты очень милая девушка, действительно милая. А теперь послушай, не надо забивать себе голову всякими мыслями. Ты просто должна понять, что все постепенно изменится… И все будет в порядке. Ты уверена, что здесь все письма?
— Я ведь уже сказала тебе.
— Да, конечно, он неестественно рассмеялся. — Ну что ж, я тебе верю.
— Я рада. Куда ты поедешь отсюда?
— Кто, я? А что?
— Мне просто хочется знать. Не могу представить себе, что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда.
— Я собираюсь за город, — сказал он, — до вторника, если все будет в порядке.
— Что ты будешь там делать?
— Ну, буду играть в гольф и дышать воздухом.
— Как мило, — сказала я. — Как поживает Жермен?
— О, замечательно. Она вернулась в Париж. Ей не нравится в Лондоне.
— За городом, должно быть, хорошо.
— Да, — согласился он, — там свежий воздух.
— Ты писал мне об этом, — напомнила я, — в своем письме.
— В каком письме? Ах, да, да, припоминаю.
— Только не проси меня его отдать, — сказала я, — я его выбросила.
— Послушай, не надо унывать, — сказал он, — все в конце концов уладится. Я не вижу оснований для беспокойства.
Когда вернулась Лори, я плакала. Она сказала:
— Господи, ну что ты ревешь? Какой в этом смысл? Ты обо всем договорилась?
— Да, — ответила я.
— Тогда о чем же плакать?
С ней пришел д'Адгемар. Он сказал: «T'en fais pas, mon petit. C'est une vaste blague»[55].
7
Спальня в квартире миссис Робинсон была очень чистенькой, на столе в вазе стояла мимоза.
Она вошла с улыбкой. Она была швейцарка — французская швейцарка.
Улыбнувшись ей, я сказала:
— Elle sont jolies, ces bleurs[56].
Я хотела показать ей, что знаю французский, хотела ей понравиться.
Она сказала:
— Vous trouves? On me les a donnes. Mais moi, j'ai horreur des fleurs dans la maison, surtout de ces fleursla[57].
Она была высокой, полной и довольно красивой и вся так и светилась здоровьем. На ней было красное облегающее платье, несколько безвкусное, если принять во внимание ее полноту. Я подумала: «Она не очень-то похожа на француженку». Я подала ей небольшой холщовый мешочек с деньгами. Я и не подозревала, что золото такое тяжелое.
Она улыбнулась, кивнула и, жестикулируя, стала говорить мне о том, что я должна делать после. Это было единственное, чем она походила на француженку, — привычка жестикулировать.
Она налила мне немного бренди.
— А я думала, дают ром.
— Comment?[58]
Я выпила его очень быстро, но совсем не опьянела. И мысленно твердила: «Она ужасно опытная. Лори говорит, что она страшно опытная».
Она вышла, и я закрыла глаза. Я не хотела видеть, что она будет делать. Почувствовав, что она стоит рядом, я проговорила:
— Если я не смогу терпеть и попрошу вас остановиться, вы сделаете это?
Она сказала таким тоном, как будто разговаривала с ребенком:
— Да, да, конечно, конечно.
…Земля уходила у меня из-под ног. Очень медленно. Так медленно…
— Хватит, — взмолилась я, — прекратите.
Она не ответила. Я не могла пошевелиться. Слишком поздно, уже слишком поздно.
Она сказала: «Всё», — и шумно вздохнула.
Я открыла глаза. Я продолжала плакать. Она отошла от меня. Я села и почувствовала, что все теперь стало другим. Она подала мне мою сумочку. Я вытащила оттуда носовой платок и вытерла лицо.
Я подумала: «Все кончено. Кончено?»
Она сказала:
— Все будет хорошо. Через две-три недели все пройдет.
— Все пройдет?
— Будьте уверены.
Она улыбнулась и вежливо произнесла:
— Vous etes tres courageuse[59].
Она похлопала меня по плечу и вышла, а я стала одеваться. Потом она вернулась и проводила меня до двери. На пороге она пожала мне руку и сказала:
— Alors, bonne chance[60].
Я вышла наружу. Мне было страшно переходить дорогу, а потом я почувствовала еще больший страх, потому что мне показалось, что дома по обеим сторонам улицы вот-вот опрокинутся на меня, а мостовая выскользнет из-под ног. Но больше всего я боялась людей, которые шли по улице, потому что я умирала; и именно поэтому любой из этих людей мог подойти и сбить меня с ног или показать мне язык. Как тогда, дома, когда был маскарад и одна девчонка подкралась ко мне сзади, а когда я оглянулась, высунула длинный язык через прорезь в маске.
Мимо проезжало такси. Я подняла руку, и оно остановилось. У меня не было сил открыть дверь, и шофер вышел из машины и помог мне.
Лори ждала меня в квартире на Лэнгем-стрит. Когда я вошла, она спросила:
— Ну как, первая часть операции прошла нормально?
— Да, — ответила я, — она говорит, мне надо просто ждать и все пройдет как надо. Она говорит, я должна как можно больше ходить и просто ждать, ничего не делать — только ждать, и все пройдет как надо.
— Значит надо делать то, что она велела. Она очень опытная.
— Я немного подожду, — сказала я, — но надеюсь, это будет недолго, иначе я не выдержу. А ты бы смогла? Она еще спросила, одна я ночую или нет, но лучше этого не делать.
— Слушай, а позови ты эту поденщицу, миссис Как-ее-там, пусть с тобой побудет…
