Книга Голубой дом - Доминик Дьен

— Но у кого ты ее украла? Разве у Алена были другие дети?

— У него были двоюродные племянники…

— Ты не занимала ничье место. Ты и сама знаешь, что любовь необъятна, ее хватает на всех…

— Расскажи мне обо всем, Архангел, мне так нужно знать правду!

Суриаль вздохнул так глубоко, что белая повязка на его груди, казалось, вот-вот разорвется. Накануне вечером его перевели из реанимации в обычную палату кардиологического отделения.

— Как же тебе обо всем рассказать? С чего начать?

— С самого начала.

— Это нелегко. Большую часть жизни я пытался забыть прошлое. Мысль о том, что придется его воскресить, давит на меня почти физически…

— Но у тебя нет другого выбора, кроме как рассказать мне обо всем! Подумай обо мне — у меня тоже нет иного выбора, кроме молчания! И мне еще тяжелее — ты один, а у меня дети…

— Да, я знаю…

Архангел закрыл глаза.

— Кстати, раз уж я об этом заговорила… у тебя есть другие дети?

— Нет, ты — единственная. Моя единственная любовь.

Майя смутилась и отвела взгляд. Как этот человек может говорить в такой бесстыдной манере? Она не хочет его любви! Он ей совсем чужой!

— Я хочу знать: почему ты не признавал своего отцовства и почему ни Ева, ни Ален мне никогда об этом не говорили? Я хочу понять: почему после смерти Алена ты бросил меня? Тебе не кажется, что это вполне законные вопросы?

— Да, конечно…

— Когда я пришла к тебе, я просто хотела узнать, отчего умер Ален. Я думала, что ты его убил…

— Я знаю. Ты сама мне говорила…

— Так отвечай же! В конце концов, я спасла тебе жизнь! Если бы я тогда не пришла…

— Можно сказать и по-другому: если бы ты не пришла, у меня не было бы приступа. — Архангел улыбнулся.

— Кто знает. Он мог случиться в любое время. Например, ночью, когда ты был бы один…

— Я бы тебя попросил опираться на факты, а не на предположения и уж потом меня упрекать. Существуют тысячи всяких «если». И ничего хорошего в них нет. Они способны только вызывать бесконечные сожаления. А это разрушает.

— Кому это знать, как не мне. Не отвлекайся. Именно факты я и хочу услышать.

— Да, ты права. Даже песочные часы иногда ускоряют бег… Что мы знаем о том, сколько времени нам отпущено? Теперь, когда мне уже довелось побывать мертвым, я понял, как быстро настоящее может превратиться в будущее, за которым уже ничего нет…

— Ну так говори же! Иначе я и сама тут загнусь, так ничего и не узнав!

— Твое существование ни для кого не секрет: я столько говорил о тебе! Есть люди, которые прячут свою боль. Но мне нужно было говорить о ней. Она была моей музой…

— Ты совсем как Ева! Ваши страдания вас вдохновляют! Вам обоим надо бы обратиться к психоаналитику, — съязвила Майя.

— Так я и обратился. Но, к сожалению, несколько поздновато… Это было пять лет назад. Кстати, позвони ему и расскажи, что со мной случилось. Да, и, конечно, скажи ему, кто ты.

— Между прочим, я и сама этого пока не знаю.

— Никаких неожиданностей больше не будет. Ева — действительно твоя мать, и ее кровь течет в жилах твоих детей.

— Ты думаешь, мне приятно об этом думать? Что в жилах моих дочерей течет ее проклятая арийская кровь, которую уже не оправдать примесью еврейской?

— Ты не изменилась! Все такая же вспыльчивая! Мне так приятно видеть, как ты на меня похожа! — растроганно сказал Суриаль.

— Какое счастье! Теперь я смогу смотреться в тебя как в зеркало.

Ее саркастический тон явно задел Суриаля.

— Можешь видеть во мне кого хочешь, Майя, — отца или друга. Только не будь такой резкой. Это единственное, о чем я тебя прошу.

— Отцом для меня всегда будет Ален!

— Я знаю, что никогда не займу его место. Впрочем, я на это и не претендую.

— Я никогда не буду любить тебя так, как моего отца!

— Да, я понимаю… Поплачь, Майонетт, это к лучшему…

— Ты говоришь, как Ева. Но она никогда не называла меня Майонетт. Когда она была в особо хорошем расположении духа, то говорила «дочурка». Иногда она называла меня mein Schatz, но в такие моменты думала больше о своей матери, чем обо мне…

— Ах, Ева! Жестокая Ева! Тиран моей жизни!

— Но ты освободился от нее, когда оставил нас…

— Не так-то просто избавиться от цепей тирана, Майя! Когда рвешься изо всех сил, они оставляют раны, которые не заживают всю жизнь. Эмоции ни к чему не приводят — либо утонешь в слезах, либо взорвешься от ярости. Чтобы найти ключ, который откроет дверь темницы, нужен разум.

— А мне, видимо, придется ждать смерти Евы, чтобы освободиться.

— Смерть не освобождает. Иногда становится еще хуже. Освободись от нее сейчас! Ты должна найти мир в жизни, вместо того чтобы сожалеть до конца своих дней.

— Но как?

— Научись прощать. Отдавай и бери любовь одинаково щедро. Помни, что сейчас твоя семья — это твои дочери.

— Кажется, ты хочешь спрятаться за Еву, чтобы оправдать свое собственное отсутствие и молчание! Расскажи мне свою историю. Тогда я скажу, смогу ли я тебя простить.

— Бог сказал: прости ближнему своему!

— У евреев только Бог прощает… Но который Бог теперь мой? Бог моих предков? Ты веришь, что у нас кровная связь с Богом?

— Твой Бог всегда тот, в которого ты веришь.

— А ты веришь в Бога?

— Если ты хочешь спросить, есть ли у меня вера, то мне не посчастливилось ее обрести. Однако Бог всегда был моим спутником. Верить в Бога — это, скорее, верить в некие ценности.

— Ценности, как правило, наследуются от семьи. Какая семья важнее — кровная или духовная?

— Конечно, духовная. А ты, Майя, веришь в Бога?

— Не знаю. Для меня важнее принадлежность к какой-то общности людей. Она наследственная или приобретенная?

— Приобретенная. Ты — еврейка. Это точно. Ну что, теперь ты успокоилась?

— Кто ты такой, чтобы говорить так уверенно? Ты просто человек…

— Наша единственная правильная вера — это вера в ту истину, которая у каждого своя. Никогда не забывай об этом.