Мы стояли на пороге балкона, он поддерживал меня, пока я кашляла и вытирала слезы. А когда мое дыхание пришло в норму, отвел в ванную, где я умылась и даже немного пригладила растрепанные волосы.
Все это время Ричард не сказал мне ни слова, но стоило нам оказаться в комнате, он развернул меня к себе и, больно впиваясь пальцами в плечи, покрытые синяками, пророкотал:
– Вы с ума сошли?
Я только слабо помотала головой, сжавшись от боли, разливающейся по моему истерзанному удушьем телу.
Не ослабляя своей хватки, Ричард продолжал допытываться:
– Зачем вы вышли на балкон? Я же вас предупреждал! И не единожды!
– Простите, – наконец пролепетала я. – Мне просто… просто было душно, и я…
– И вы решили, что лучшим выходом из положения будет предрассветный моцион по балкону? В таком случае я повторю свой вопрос: вы что, сошли с ума? Я же просил вас не подвергать свою жизнь опасности. Вы видели, в каком состоянии балкон? Вы прекрасно знали, что туда нельзя выходить. Ведь знали же!
– Но я… мне… нечем было дышать. Окно оказалось заперто, а балконная дверь открыта, и мне ничего не оставалось, как…
– Постойте! – в глазах Ричарда мелькнуло странное выражение, когда он посмотрел в сторону окна, а затем перевел взгляд на балкон. – Как это балконная дверь была открыта? Я же сам запер ее. Неужели все-таки она…
Суровое лицо смягчилось, но от меня не укрылось скользнувшее по нему смятение.
Ричард ослабил руки, но не отпустил меня и потребовал:
– Расскажите мне, что случилось.
Я, то и дело запинаясь, поведала ему о приступе удушья и о том, как оказалась на балконе.
Он слушал меня с каменным лицом, а когда я умолкла, спросил:
– У вас это бывало раньше? Подобные приступы?
– Нет.
– Вы страдаете астмой?
– Нет.
– Вы не заметили в комнате постороннего запаха?
– Кажется, нет… – с меньшей уверенностью пролепетала я, вспомнив, как Стив принюхивался к пламени перед уходом.
Бросив взгляд на камин, я убедилась в том, что он не дымил, затихающий огонь слабо теплился на углях. Никакого запаха в комнате не чувствовалось ни сейчас, ни когда я проснулась.
– В таком случае как вы можете объяснить произошедшее? Селена, ответьте мне!
– Я не знаю…
Меня сковало оцепенение, вызванное близостью Ричарда, его прикосновениями и невероятной глубиной его глаз, требовательно и строго заглядывающих прямо в мою душу. Он так низко склонился надо мной, что я чувствовала тепло и мятный запах его дыхания.
Завораживающе-чарующий взгляд моего спасителя заставил меня позабыть о пережитом ужасе, и я вдруг с беспощадной ясностью осознала, что меня тянет к нему, и порой кажется, что, глядя на него, я смотрю на свое отражение, но боюсь признаться в этом даже себе, потому что боюсь его самого: ведь он определенно видит меня насквозь, читает мои мысли и предугадывает каждый мой шаг!
Как такое возможно?
Ричард на секунду замер и откликнулся на не произнесенный мной вслух вопрос едва слышным шепотом, склоняясь ко мне:
– Я не знаю…
Даже не пытаясь побороть необъяснимое притяжение к этому невероятному человеку, я потянулась к нему вопреки страху и вновь окутавшему меня в его присутствии могильному холоду, который начал подниматься по моим ногам и животу прямо к сердцу. И в тот момент, когда губы Ричарда уже почти касались моих, я вздрогнула всем телом, ощутив острый ледяной укол в сердце, и наваждение рассеялось.
– Вам холодно? – Ричард справился с собой намного быстрее меня.
– Да, – я поняла, что скрыть это не удастся: слишком сильная меня била дрожь.
– Тогда вам следует лечь в постель, а я разбужу Стивена и приведу его сюда.
Он говорил это таким спокойным и деловым тоном, как будто ничего не произошло минуту назад. Как будто он ничего не почувствовал.
Но я знаю, что почувствовал!
– Не надо! – воспротивилась я, оказавшись под одеялом. – Со мной все в порядке.
– Вы уверены?
– Да. Все хорошо.
Ричард добавил дров в камин, и от его веселого тепла мне, и правда, стало намного лучше и легче на душе.
– Может быть, я могу вам еще чем-нибудь помочь? Если вы хотите горячего чая…
– Нет, мне ничего не нужно, благодарю вас, – едва моя голова коснулась подушки, я начала проваливаться в сон, словно и не было этого ночного кошмара с удушьем, не было наваждения в объятиях Ричарда, вообще не случилось ничего странного и дурного.
– Хорошо. Спите, уже светает.
Сквозь опущенные ресницы я наблюдала за тем, как Ричард закрывает балконную дверь на три задвижки, как бесшумно исчезает за дверью, бросив в мою сторону последний загадочный взгляд, и думала о том, что так и не спросила его, как он вообще очутился в моей комнате в тревожный час перед рассветом.
Мертвый мыс
Поздним утром, за завтраком, который Мария накрыла у меня спальне, мне все-таки удалось убедить Стива в отмене назначенного постельного режима и освобождении от заключения в четырех стенах одной комнаты. Более того, понаблюдав за мной некоторое время, он сам великодушно предложил мне прогулку, чем немало меня удивил.
– Только имей в виду, Спящая красавица, – с напускной угрозой, которая меня позабавила, сообщил он, подливая мне чудесный кофе Марии, – как только я замечу, что ты меня обманываешь и твое самочувствие идет вразрез с твоими утверждениями, я заточу тебя в доме… нет, в этой комнате, нет, в постели, до… до… короче, там посмотрим. Не думай, что мне нравится держать тебя взаперти, но согласись, что у меня есть веские основания беспокоиться о твоем здоровье после вчерашних приключений.
– Я же не виновата, в том, что Гордон порезался, – попыталась возразить я, вздрогнув при воспоминании о стремянке садовника, которая – клянусь! – сдвинулась на моих глазах и явилась косвенной причиной его ранения.
– Ага! – с готовностью подтвердил Стив, кроша булочку с маком. – А также не виновата в том, что свалилась с верхней площадки лестницы, куда, замечу, тебя никто не загонял.
– Сдаюсь! – я подняла обе руки.
Ладно. Я виновата. И в том, что не предупредила его о своей болезни, и в том, что проявила излишнее, бестактное любопытство, за что, собственно, и поплатилась.
Это было вчера. Пусть там и останется. Нужно жить сейчас и сегодня, как говорил папа.
Я ела с большим аппетитом и чувствовала себя прекрасно, несмотря на тупую боль в месте ушибов, а главное – на ночное происшествие, которое при свете дня начало стираться из памяти, как это происходит с кошмарными снами. Ночью, после тяжелого пробуждения, они кажутся реальностью, неизбежным преследующим злом, предвестниками беды или даже гибели, но стоит взойти солнцу, как ощущения пережитого во сне ужаса тают вместе с утренним туманом.
