— АСУ, вот мой враг: асимптоматический синдром умирания, или апокалипсический синдром ужаса, в зависимости от того, с кем говоришь… Как его ни назови, но он убил больше людей в первые месяцы, чем голод, болезни, насилие или живые мертвецы. Вначале никто не понимал, что происходит. Мы стабилизировали Скалистые горы, очистили зоны безопасности, однако продолжали терять по сотне человек в день. Не из-за самоубийств, хотя их тоже хватало. Нет, это другое. У некоторых имелись легкие ранения или вполне излечимые болезни, другие были совершенно здоровы. Они просто ложились спать и не просыпались утром — психологическая проблема: человек опускает руки, не хочет видеть «завтра», потому что знает — оно принесет лишь новые страдания. Потеря веры, воли к жизни, такое случается в любую войну. В мирное время тоже, просто не в таких масштабах. Это беспомощность — или ощущение беспомощности. Я знаю это чувство. Я снимал кино всю свою сознательную жизнь. Меня называли гением, вундеркиндом, который не ошибается, хотя ошибок я делал немало.
И вдруг я стал никем, Ф-6. Мир катился к чертям, и все мои хваленые таланты ни на что не сгодились. Когда я узнал об АСУ, правительство все еще пыталось замолчать существование синдрома — мне рассказал знакомый из клиники «Седарс-Синай». Услышав новость, я почувствовал, как что-то во мне щелкнуло — будто в момент, когда я сделал свою первую короткометражку в формате супер-8 и показал ее родителям. Вот что я могу делать! Вот с кем буду бороться!
— А остальное — уже история…
— (Смеется). Хотелось бы. Я пошел прямо в правительство. А там меня послали подальше.
— Правда? Никогда бы не подумал, учитывая вашу карьеру.
— Какую карьеру? Им нужны были солдаты и фермеры. нормальные профессии, помните? Примерно так: «Эй, прости, без вариантов, но, быть может, дашь автограф?» Но я так легко не сдаюсь. Когда верю в свои силы, слова «нет» для меня не существует. Я объяснил представителю ДеСтРес, что Дяде Сэму это не будет стоить ни цента. Воспользуюсь собственным оборудованием, наберу своих людей… единственное, что от них требуется — допустить меня к военным. «Позвольте мне показать людям, как вы пытаетесь остановить заразу, — говорил я. — Дайте им надежду».
И снова мне отказали. У военных были задачи поважнее, чем «позировать перед камерой».
— Вы обратились выше?
— К кому? На Гавайи корабли не ходили, а Синклер носился по всему западному побережью. Все, кто мог мне помочь были либо физически недоступны, либо заняты «более важными» вопросами.
— Вы могли бы стать внештатным журналистом и поучить правительственное журналистское удостоверение…
— Это заняло бы слишком много времени. Большая часть СМИ вышла из игры или образовала федерацию. Оставшимся приходилось передавать сообщения на темы общественной безопасности, чтобы любой подключившийся знал, что ему делать. Повсюду все еще царил хаос. У нас даже нормальных дорог не хватало, не говоря уже о механизме, который бы позволил мне получить статус журналиста. Это заняло бы месяцы. А каждый день умирало по сотне человек. Я не мог ждать. Надо было срочно что-то делать. Я взял камеру, запасные батарейки и устройство для подзарядки от солнца. Со мной поехал старший сын в качестве звукооператора и первого администратора. Неделю мы путешествовали вдвоем на горных велосипедах по дорогам в поисках подходящего сюжета. Нам не пришлось далеко ехать.
Сразу за границей Большого Лос-Анджелеса, в городке под названием Клермонт, находятся пять колледжей — Помона, Питцер, Скриппс, Харви-Мадд и Клермонт-Маккенна. В самом начале Великой Паники, когда все в буквальном смысле бежали в горы, триста студентов решили остаться.
Они превратили женский колледж Скриппс в некое подобие средневекового города. Запасы брали из других кампусов, под оружие приспособили сельскохозяйственные инструменты и учебные винтовки с военной кафедры. Разбили сады, вырыли колодцы, укрепили существующую стену. Когда позади пылали горы, а в окружающих пригородах царило насилие, три сотни детей оборонялись от десяти тысяч зомби! Десять тысяч за четыре месяца, пока «Внутренняя империя» наконец-то не успокоилась.[36]Нам посчастливилось добраться туда как раз к заключительной части, когда пали последние мертвецы, а радостные студенты и солдаты выстроились под огромным, сшитым вручную флагом «Олд Глори», развевавшимся на колокольне Помоны. Что за сюжет! Девяносто шесть часов сырого материала на пленке. Я бы остался там подольше, но время не ждало. Сотня в день, вы помните.
Нам пришлось как можно скорее везти отснятый материал обратно. Дома я слепил фильм за день. Жена читала текст. Мы сделали четырнадцать копий, все в разных форматах, и поставили их в субботу вечером в разных лагерях и убежищах по всему Лос-Анджелесу. Я назвал фильм «Победа в Авалоне: битва пяти колледжей».
Название «Авалон» пришло из видео, которое один студент снимал во время осады, в ночь перед последней, самой страшной атакой, когда свежая орда с востока уже четко виднелась на горизонте. Юнцы работали не покладая рук — проверяли оружие, укрепляли оборону, стояли на страже на стенах и башнях. Над кампусом раздавалась песня из громкоговорителя, который без перерыва транслировал музыку, поддерживая боевой дух. Какая-то студентка ангельским голоском напевала песню «Рокси Мьюзик». Прекрасное исполнение, так разительно контрастирующее с предстоящей бурей! Я пустил песню сопровождением к части «Подготовка к сражению». У меня до сих пор в горле комок, когда я ее слышу.
— Как отреагировали зрители?
— Полный провал! Не только эта сцена, ной весь фильм. По крайней мере я так думал. Я ждал более конкретной реакции. Одобрительные возгласы, аплодисменты. Никогда бы никому не признался, даже самому себе, что мечтал, как люди будут подходить ко мне со слезами на глазах, жать руку, благодарить за то, что показал им свет в конце тоннеля. На меня даже не смотрели. Я стоял у дверей, словно какой-нибудь герой-победитель. А они тихо проскальзывали мимо, yе поднимая глаз. Я шел домой той ночью и думал: «Ладно, идея была хороша. Возможно, на картофельном поле в Макартур-Парк нужны рабочие руки».
— Что дальше?
— Прошли две недели. Я нашел настоящую работу, помогал восстанавливать дорогу в Топанга-Каньон. Однажды к моему дому подъехал человек. Вот так, на коне, словно из старого вестерна Сесиля Б. Де Милля. Это был психиатр из государственной больницы в Санта-Барбаре. Они узнали об успехе моего фильма и хотели попросить себе копию.
— Об успехе?
— Я тоже переспросил. Оказалось, после дебюта «Авалона» количество случаев АСУ упало на целых пять процентов! Вначале все грешили на статистическую аномалию, но дальнейшие исследования показали, что снижение характерно только для тех сообществ, где показывали фильм!
— И вам никто не сказал?
— Никто. (Смеется). Ни военные, ни муниципальные власти, ни даже главы сообществ, в которых продолжали показывать фильм без моего ведома. Мне все равно. Самое главное, что это сработало. Дело сдвинулось с мертвой точки, а у меня появилась работа до конца войны. Я собрал нескольких добровольцев, всех из своей бывшей команды, кого смог найти. Взял парня, который снимал видео в ночь перед боем в Клермонте, Малькольма Ван Ризина, да, именно того самого Малькольма,[37]он стал моим ГО.[38]Мы завладели брошенной студией перезаписи в Западном Голливуде и начали гнать копии сотнями. Отсылали их с каждым поездом, каждым караваном, каждым паромом, который шел на север. Реакции пришлось подождать. Но когда мы ее получили…
