Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
— Где ты находишься?
— Лизон-стрит, где-то в этом районе, — прокричал голос. — У меня здесь свидание! Девушка, черт возьми, просто класс! Делает мне честь! Нет, тебе это делает честь… — И опять этот раскатистый смех.
— Что?! — гаркнул Лу. — Нет! Не смей!
От его крика веки Люси затрепетали и глаза раскрылись — большие, карие, похожие на бабочек глаза взглянули на него с испугом, но тревога тут же исчезла: Люси убедилась, что это он, папа, и, слабо улыбнувшись, опять закрыла глаза. И этот взгляд, полный доверия, этот наивный взгляд перевернул что-то в его душе. Он понял, что он — ее защитник, способный прогонять страх и вызывать на лице улыбку, и осознание этого принесло ему радость, равной которой он еще не испытывал. Радость большую, чем от удачно проведенной за ужином сделки, чем от выражения лица Альфреда, которое он увидел, войдя в ресторан. И эта радость заставляла его ненавидеть человека, чей голос он слышал в телефоне, ненавидеть до желания убить. Его дочь дома мучается, ее выворачивает наизнанку, она ослабела так, что глаз открыть не может, на ногах не стоит, а он пьянствует неизвестно где, волочится за первой попавшейся юбкой, надеясь, что Рут со всем справиться и без него! Он ненавидел человека в телефоне.
— Но цыпочка — что надо, стоит того, чтоб ее увидеть, — забормотал он.
— Не смей и думать, — пригрозил он суровым шепотом. — Если только ты себе что-нибудь позволишь, то, ей-богу, я…
— И что ты сделаешь? Убьешь меня, да? — Новый взрыв хохота. — Да это все равно что нос себе отрезать — дескать, пусть лицу будет хуже! А куда, черт возьми, мне податься? Не скажешь? Домой нельзя, на работу тоже…
Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла Рут, тоже едва державшаяся на ногах.
— Я перезвоню. — И он быстро нажал отбой.
— Кто это звонил среди ночи? — равнодушно спросила она. На ней был халат, она зябко ежилась, обхватив себя руками. Глаза Рут были мутными, опухшими, волосы затянуты в конский хвост. Она казалась такой хрупкой, словно, всего лишь повысив голос, можно было сбить ее с ног и переломить пополам. И снова, второй раз за эту ночь, он растаял и потеплел и, двинувшись к ней, распахнул объятия.
— Да так, один знакомый, — шепнул он, гладя ее волосы. — Пьет где-то, вот и названивает. Надоел. Бедолага несчастный, — тихо докончил он и, щелкнув крышкой мобильника, кинул его в груду плюшевых медведей. — Ты-то как? — Он чуть отстранился, вглядываясь в ее лицо. Голова ее горела, ее бил озноб, и она дрожала в его объятиях.
— В порядке. — Она криво улыбнулась.
— Ни в каком ты не в порядке, возвращайся назад в постель, а я принесу тебе полотенце.
И он нежно поцеловал ее в лоб. Она прикрыла глаза и обмякла в его руках.
А он чуть не разомкнул объятие, чтобы огласить комнату воплем торжества оттого, что впервые за долгое время почувствовал, что она прекращает вражду с ним. Ведь уже полгода, как, даже отдаваясь ему в постели, она оставалась холодной и неуступчивой, словно выражая этим свой протест, неприятие всех его свойств и привычек. И сейчас он наслаждался этим моментом, сознанием, что она наконец-то сменила гнев на милость.
Тут засигналил брошенный в груду плюшевых медведей мобильник; он дрожал, вибрировал в лапах медвежонка Паддингтона. На дисплее высветилось лицо Лу, и он отвел глаза, не в силах вынести собственный вид. Теперь он понимал чувства Рут.
— Опять этот твой приятель, — сказала Рут, слегка отстраняясь, чтобы он мог взять телефон.
— Нет, ну его! — Не желая отвечать на звонок, он опять привлек ее к себе. — Рут, — ласково сказал он и взял ее за подбородок, чтобы видеть ее газа, — прости меня.
Рут взглянула на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением, словно ожидая подвоха. Какой-то подвох, несомненно, тут был, если Лу Сафферн попросил прощения. Слова «прости» в его лексиконе вообще не было!
Краем глаза Лу видел, как дрожит мобильник, переместившийся из лап медвежонка Паддингтона на голову Винни-Пуха, — мобильник двигался, катаясь между медведями наподобие горячей картофелины. Временами сигнал прекращался, и тут же вновь возобновлялось движение, и на дисплее высвечивалось собственное его лицо — оно насмешливо улыбалось ему, издеваясь над его слабостью, мягкотелостью. Он боролся с этой стороной своей души, с пьяной, глупой, детски наивной, неразумной ее стороной и потому не хотел отвечать на звонок, не хотел отпускать от себя жену. Он проглотил комок в горле.
— Знаешь, я люблю тебя.
Эти слова прозвучали как будто впервые. Словно она и Лу вернулись в то первое их совместное Рождество, когда они сидели возле рождественского древа в доме ее родителей в Голуэе, кот свернулся клубком возле камина на своей любимой подушке, а на заднем дворе лаяла на все, что движется и что не движется, полоумная собака-перестарок, задержавшаяся на этом свете. Лу сказал Рут эти слова, сидя с ней возле искусственного снежно-белого рождественского древа, всего лишь за несколько часов до этого послужившего предметом разногласий между ее родителями: мистер О′Доннел мечтал видеть в доме на Рождество настоящую сосну, в то время как миссис О′Доннел вовсе не мечтала убиваться, пылесося пол и выметая сосновые иголки. На довольно-таки безвкусном дереве медленно загорались зеленые, красные и синие лампочки, а потом так же медленно лампочки гасли. Это повторялось вновь и вновь, и, несмотря на уродливость дерева, вид его и смена огоньков, это чередование разноцветных волн, похожее на мерно вздымающуюся грудь, действовали умиротворяюще. Тогда впервые в их распоряжении был целый день, который они могли провести вместе, до того как ему предстояло отправиться на кушетку, а Рут — в ее комнату. Он не собирался говорить этих слов, он вообще не думал, что скажет это когда-либо, но слова выскочили из него сами, как дитя у роженицы. Он еще пытался бороться с ними, мял их во рту, толкая назад, мешал им явиться на свет, не осмеливался их произнести. Но, когда слова эти произнеслись, все в его жизни переменилось как по волшебству. И через двадцать лет, в комнате дочери, они почувствовали, что вновь переживают то же мгновение, и на лице Рут были написаны те же радость и удивление.
— О Лу, — мягко сказала Рут и закрыла глаза, наслаждаясь этим мгновением.
Потом вдруг глаза ее широко распахнулись, и в них мелькнула тревога, до смерти напугавшая Лу: что-то она скажет? Не узнала ли чего? Ошибки прошлого в этот панический миг накинулись на него, как стайка пираний, преследуя его, кусая за пятки. Он вспомнил о второй своей стороне, той, что, пьяная, шаталась где-то, возможно, разрушая ту новую близость с женой, то новое единение, которое им обоим такого труда стоило восстановить. Ему привиделись два Лу: один — строящий кирпичную стену, другой — идущий за ним по пятам с молотком и разрушающий все то, что успевает построить первый. Ведь в действительности именно этим Лу и занимался — одной рукой строил семью, другой же разрушал все им созданное своими поступками и образом жизни.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
