Он тут же замолк, спохватившись, что на радостях от удачной сделки сболтнул лишнего. Матоня и это запомнил. Пригодится.
Они с Олелькой все-таки успели выстроить хижину до дождей. Да и что там строить-то? Вкопали четыре столба, повесили плетенку, глиной обмазали — все, готов дом. Крышу камышом прокрыли, из такой же плетенки соорудили забор, во дворе сложили камни для очага. Не хуже, чем у многих других получилось… хотя это, конечно, смотря с чем сравнивать. Ясно, что не хоромы. А на хоромы — заработать надо! Да не здесь, у черта на куличках, хоромины те поиметь, а, скажем, хотя бы в Москве или в Вологде, на худой конец, в Устюге. В Новгороде-то уж больно наследил в свое время Матоня — боялся соваться. Ничего, будут еще хоромы, будут.
Матоня усмехнулся и, простившись с Кривдяем до завтра, подхватил под руку Олельку. Порывы ветра разгоняли облака, ненадолго открывая желтые огоньки звезд. Низкое черное небо дышало влагой.
Он пришел на следующий день, сразу после обеда — проводник и переводчик Тламак. Поклонился, тщательно обтер от грязи босые ноги — грудь и плечи его прикрывал плащ из волокон агавы, набедренная повязка была расшита бисером.
— Вот тебе ученики, — поздоровавшись, Олег Иваныч провел юного индейца в горницу, где чинно сидели за столом несколько молодых дьяков и Ваня. Увидев последнего, Тламак вздрогнул — впрочем, Ваня не узнал его, по крайней мере, никак не выказал этого.
— Язык науйа прост. — Молодой индеец улыбнулся ученикам. — На нем говорят отоми, миштеки, пупереча, даже далекие ацтеки-теночки. — Он вздохнул. — Правда, некоторые слова могут отличаться, но, в общем, они довольно схожи. Можете их записать, если боитесь, что забудете.
Дьяки послушно окунули в чернильницу перья.
— Коатль, — продиктовал Тламак первое слово. — На языке науйа это значит — змея. Мазатль — лань, атль — вода, теспатль — нож, точтли — заяц, гуаутли — орел… — Он посмотрел в окно — опять дождило. — А на улице — киютли эекатль — дождливый ветер. Или ветреный дождь. В общем — сыро и неуютно.
— Откуда ты так хорошо знаешь русский, Тламак? — спросил после окончания занятия Ваня. Молодые дьяки уже ушли, поклонившись и заложив за уши перья, собирался в путь и Тламак.
— Я часто бывал здесь, с купцами. — Поправив на плечах плащ, индеец задержался в дверях. — С самого детства я слышал язык белых людей. Вот так, понемногу, и научился.
Тламак врал, отвечая Ване. Вернее, не говорил — потому что боялся — всей правды. О тайном православном храме на его родине, где часто поют песни по-русски, о старом монахе-подвижнике, что крестил его когда-то в далеких горах отоми, о часовне, разрушенной отрядом молодых воинов-ацтеков. Тламак и сам был ацтеком. Только — тайным христианином. Он спрятал тогда святые книги, жаль, не смог спасти монаха — его принесли в жертву на алтаре Уицилапочтли — племенного ацтекского бога. Ничего этого не рассказал Тламак: жестокий Таштетль, похожий на ощипанную ворону, приказал не болтать в жилище владыки белых, а наоборот — широко раскрыть уши. И слушать, слушать, слушать. Если надо — спрашивать. Все вызнать. О больших морских лодках, об укреплениях, а самое главное — о страшном оружии белых, по мощи сравнимым с могуществом богов.
Он вернулся в корчму ночью — по пути опять подходил к церкви Фрола и Лавра, украдкой молился, спрашивая у Господа совета. А может, рассказать все о Таштетле владыке белых? О том, что страшные ацтекские боги давно жаждут их сердец и, похоже, скоро дождутся — не зря же Таштетль и толстый Аканак так настойчиво собирают сведения о Ново-Михайловском. Того же они требуют и от него, Тламака! И торопят — быстрее, быстрее. Иначе… Иначе — его ждет пирамида с храмом Уицилапочтли на плоской вершине. И жертвенный обсидиановый нож в кровавой руке жреца! Тламак не хотел такой смерти, вполне обычной и даже почетной для ацтеков и подвластных им племен. Ацтеки верили — без человеческой крови остановится бег солнца, и все живое на земле погибнет, погрузившись в пучину мрака. Верили. Но он-то, Тламак, знал, что это не так! Что почитаемые его племенем боги — Уицилапочтли, Кецалькоатль, Тескатлипок — вовсе не боги, а мерзкие языческие демоны, что на самом деле мир устроен гораздо добрее и лучше, чем рассказывают жрецы, что… Нет, вряд ли его поволокут на жертвенный камень — слишком много чести. Просто сдернут кожу да кинут священным змеям шевелящийся кусок красного живого мяса. Бррр… От подобной перспективы Тламак передернул плечами и снова подумал: а смог бы он совершить подобный подвиг за православную веру? Покачал головой, усмехнулся. Нет, вряд ли. Нечего и думать. Слишком слаб он, слаб и труслив. И слишком боится боли.
— А что, Гриша, работать, я смотрю, ты совсем разучился? — Олег Иваныч строго взглянул на старшего дьяка. — Уличные грабежи — почитай каждый день, да некоторые — со смертоубийством! Ух, силы небесные!
Старший дьяк Григорий молчал — а что ответишь-то? Сам знал: запустил оперативную обстановку, со статистикой полный беспредел — число грабежей увеличилось в несколько раз по сравнению с весной — если верить записям в писцовых книгах. Олег Иваныч, похоже, верил. Да и попробуй, не поверь тут, когда… Да еще и со смертельным исходом!
— Глянь-ка, Григорий! — Адмирал-воевода потряс пачкой листков, густо исписанных красными чернилами. — Думаешь, что это?
— Тут и думать нечего, — покраснел Гриша. — Челобитные.
— То-то и оно, что челобитные, — усмехнулся Олег Иваныч. — И, заметь, все не от наших, вновь прибывших, а от местных, кто и раньше тут жил. Тати, пишут, бывали и раньше, но нынче уж от них совсем спасу нет! Нынче — это с нашего появления. О чем это говорит?
— Из наших кто-то крысятничает, — тихо произнес Гриша. Он как будто стал ниже ростом — дружба дружбой, а за работу адмирал-воевода строго спрашивал. — Думаю привлечь к раскрытию лучшие силы…
— Чего? — Олег Иваныч скептически усмехнулся. — А они у нас есть, эти лучшие силы? Кроме этого, ну, того, что в церковном хоре поет у отца Меркуша… как его?
— Николай Акатль.
— Во-во. Кроме него, имеется кто-нибудь? Из местных, я имею в виду.
— Есть пара ребят. — Гришаня потупился.
Олег Иваныч лишь вздохнул тяжело:
— То-то и оно, что пара… Чего делать-то будем?
Последнюю фразу Олег Иваныч произнес спокойно, тихо. Понимал — отсутствие агентурной сети вовсе не вина Гриши, тем более не его вина, что кривая преступности с появлением в Ново-Михайловском новгородской экспедиции резко пошла в верх. Кто приплыл-то? Ушкуйники. А ушкуйники через одного с законом не дружат, как ни тщательно отбирал их Олег Иваныч для экспедиции. Однако ж за каждым не уследишь, да и не нужно это. Другое нужно — повышения процента раскрытия и, соответственно, — наказания. Говоря простым языком — сыскать шильников, имать да — до суда — в поруб.
— Сыскать, — обиженно пожал плечами Гришаня. — Легко сказать. Кто искать-то будет? Коли…
— Знаю. Все знаю, Гриша! — Олег Иваныч положил руку на плечо старому другу. — И что агентуры нет, и сотрудников пока мало, и людишки у нас, сам знаешь какие… Но что местные жители о нас с тобой скажут? Да ладно о нас, о Новгороде, Господине Великом? Что нет, мол, порядка, даже шильников имать не могут. Жили-де без них спокойно, и еще прожили бы, лучше б не приезжали. Плохо, Гриша, когда про власть таковы слова глаголют.
