Армия медленно двинулась дальше.
Ги ехал, подставляя лицо солнцу. Был октябрь, дышалось приятно. Когда Ги было семь лет, старший брат Жоффруа привел его на высокий холм, обрывающийся к реке, и сказал: «Если ты не трус, то сейчас же прыгнешь в реку». Ги смотрел на воду, которая пенилась далеко внизу, и часто дышал. Он до сих пор помнил это ощущение — неизбывного ужаса. За спиной — старший брат, насмешливый и безжалостный, а впереди — пропасть и река.
«Ну что? — спросил Жоффруа и засмеялся. — Ты прыгнешь? Или ты трус?»
Ги вдруг понял, что Жоффруа хочет его смерти. Он видел, как на красивом скуластом лице брата появилось жадное выражение: Жоффруа хотел почувствовать, как это бывает — когда рядом умирает человек. Должно быть, это он убил собаку. Теперь ему охота посмотреть, как погибнет брат.
Ги оттолкнул Жоффруа и бросился бежать. Старший братец громко хохотал ему в спину и кричал: «Трус! Ги — трус! Трус!».
«Я не трус, — шептал Ги на бегу. — Вовсе нет, я не трус.»
Спустя десять лет Ги все еще помнил этот случай и однажды спросил Жоффруа — уже восемнадцатилетнего: «Скажи, почему ты хотел меня убить — тогда, на обрыве?» Жоффруа не помнил. Он не помнил, как водил братца к реке, как пугал его и дразнил. Но Ги смотрел так ясно, с такой готовностью простить — что бы ни сказал ему брат, — что Жоффруа не решился открыть правду. Поэтому он проворчал: «Вовсе я не хотел убивать тебя. Просто такое испытание. Ты ведь прыгнул, и ничего с тобой не случилось, верно?» Тогда Ги понял, что Жоффруа действительно ничего не помнит.
«Нет, — подумал регент Королевства, — я не трус. Но сейчас странное время, когда любое решение, какое бы я ни принял, окажется ошибочным. И будь на моем месте кто-нибудь другой, он оказался бы в такой же точно ситуации. Боже, помоги нам! Господи, дай мне добрый совет!»
* * *
— Я хочу участвовать в кампании! — в перерывах между приступами кашля кричал король.
Двое врачей — орденский брат и старик Давуд, привезенный некогда из Египта, — в два голоса уговаривали его величество успокоиться.
— Я еще могу поправиться! — говорил он, кашляя и плача. — Я хочу встать на ноги! Давуд, скажи мне: ведь зрение вернется ко мне, если проказа меня оставит?
— Потеря зрения является следствием болезни, которая в своем развитии… — пробормотал Давуд.
Из глубины своей боли, как из гробовой пещеры, король кричал:
— Я хочу снова сесть на коня! Мне нужно увидеть, как они бегут, сарацины, как они отступают передо мной! Назови средство — любое средство, чтобы исцелиться, Давуд! Ты должен это знать. Если понадобится содрать с моего лица всю кожу — сорви ее, слышишь?
— Мой господин, возможно, лучше тебе изменить климат, — сказал Давуд. — Здесь слишком жарко. На побережье, на севере… например, в Тире… Там гораздо лучше. Ты страдаешь, потому что у тебя затруднено дыхание, однако это страдание можно облегчить…
— Тир? — сказал король резко. — Отлично!
И велел призвать к себе регента, Ги де Лузиньяна.
Ги находился в Иерусалиме — он только вчера возвратился из Самарии. Сибилла ждала его с тревогой. Она слышала разговоры о том, что регент не вступил в сражение и постарался избежать прямого столкновения с войсками Саладина, потому что регент — трус. Сибилла боялась встречи с опозоренным человеком. Вдруг она перестанет любить его?
Но он появился перед ней совсем не так, как она ожидала. Загорелый, горячий, уставший, с прямым и ясным взглядом, способным смутить даже Фому Эрара, он протянул к ней руки и прикоснулся к ее губам теплыми, гладкими губами.
— Боже! — сказала Сибилла, обхватив его обеими руками. — От вас пахнет солнцем!
А про себя подумала: «Все, что говорили о моем муже, — клевета».
Ги обвел пальцем нежный овал ее лица.
— Вы снова в тягости, жена, — сказал он.
— Как вы догадались?
Он засмеялся. Сибилла чуть прикусила губу:
— Что, лицо изменилось?
— Немного.
— Скажите сразу — расплылось.
— Вот именно, — сказал Ги.
Сибилла выпустила когти.
— Говорят, вы одолели какого-то мужлана с топором.
— Обо мне многое говорят, любимая.
— Но это правда?
— Не знаю, — сказал Ги. — Когда я вижу вас, я знаю только одно: что люблю вас. Ничего больше.
— По-вашему, — медленно проговорила Сибилла, — этого довольно, чтобы спасти Королевство?
— А что говорит ваш брат?
Она помрачнела, вывернулась из его объятий.
— Мой брат умирает. Ему больно.
— Он желает меня видеть?
— Господи! — воскликнула Сибилла. — Он желал бы видеть что угодно, лишь бы видеть.
Ги покраснел.
— Вы поняли, о чем я спрашивал.
— Да, — сказала она. — Да, он хотел, чтобы вы немедленно явились к нему. Расскажите ему о кампании. О Саладине. О ваших решениях. Расскажите во всех деталях, чтобы он мог представлять себе, как происходили события. Ничего не упускайте, для него это важно.
— Вы любите его? — спросил Ги.
— Он наш господин, — ответила Сибилла. — У нас никогда не было времени любить друг друга. Он был младшим братом, понимаете? У него были какие-то товарищи, дети баронов и сержантов, мальчики — маленькие звереныши, с которыми он возился и дрался целыми днями. А потом, когда узнали, что он болен, у него не стало никаких товарищей. В те годы я с ним почти не встречалась.
— А после?
— После… После смерти короля Амори, вы это хотели узнать?
— Да.
— Младший брат заменил нам с сестрой отца. Вы можете себе представить дружбу с отцом?
— Нет, — сказал Ги.
— Вот и я не могу… Ступайте же, он вас зовет.
Она поцеловала его в лоб — Сибилла ведь была старше своего мужа на целый год! — и отправила к королю.
Король закричал сразу, едва лишь Ги вошел:
— Регент! Рассказывайте, как вы упустили Саладина! Рассказывайте, как из-за вашей трусости он сжег весь урожай в Самарии и удрал!
— Нам удалось сохранить армию Королевства и… Саладин ушел в Дамаск.
— Ничего подобного! — захрипел король. — Дамаск? Дамаск? — Он кашлял и выкрикивал это слово, как проклятье. — Он в Дамаске? Нет, дурак, он не в Дамаске! Он — в Краке! Он осаждает… он осадил Крак! Вернулся и осадил Крак!
Ги молча смотрел, как король сражается с кашлем и яростью.
Затем Болдуин сказал:
— Я хочу Тир.
— Простите, государь, я не вполне понял ваше желание, — сказал Ги удивленный.
