— Так вот она какая, твоя профессия, — прошептала Бася.
— Да, — согласился он, выдержав паузу. — Почему я выбрал эту странную специальность? Ты ведь это хотела спросить?
— Не хочешь — не говори.
— Ну отчего же. — Он уселся поудобней, протянул к камину ладони, пошевелил пальцами, словно ощупывая идущий из огня жар и вылепливая из него какую-то важную для себя мысль. — Представь себе…
4. «Меня нельзя бить»
Представь себе окровавленного человека, ползущего по асфальту к торцовой стене дома. Добравшись до цели, он валится на бок, переворачивается и, отжавшись на слабых руках, садится. Он сидит, неловко разбросав ноги и не обращая внимания на то, что бурно кровоточит рассеченная левая бровь и полыхает на скуле пятно содранной об асфальт кожи.
Болезненно жмурясь, он шевелит разбитыми губами и слизывает с них отдающую солоноватым привкусом кровь. Открыв левый глаз (правое веко зачехлено обширной, быстро набирающей тугой объем гематомой), он смотрит в сторону подземного перехода, возле которого, прижавшись друг к другу, стоят три палатки, выплескивающие в темноту переливающийся веселенькими цветами свет гирлянд.
Боковая дверь в крайней палатке приоткрывается, выронив в темноту яркий клин желтого света, в проеме показывается рука с наполовину сгоревшей сигаретой и щелчком отправляет искрящийся окурок в направлении стены.
«Покури, что ли!» — доносится из палатки веселый голос, дверь со стуком встает на место, приглушая бурный всплеск хохота. Сигарета, исполнив сальто, падает возле ноги человека.
Ему по-прежнему очень хочется курить и теперь еще больше, чем двадцать минут назад, когда он вышел на ночь глядя из дома, чтобы купить сигарет.
* * *
Он жил неподалеку от Большой Ордынки в старом семиэтажном доме, в одной из комнат коммуналки и составлял компанию крошечной старушке с беспрестанно мелко подрагивавшими желтыми глазами (она занимала комнату, первую справа по коридору) и средних лет человеку, отличавшемуся патологическим аккуратизмом во всем, что касалось его внешности, — он был в любое время дня и ночи безупречен и гладок, как протертый мягкой бархоткой манекен, впрочем, появлялся он дома редко.
Комната молодому человеку досталась после развода с женой и размена неплохой двухкомнатной квартиры в районе Песчаной площади. С бывшей супругой они когда-то учились в химико-технологическом институте в одной группе и на четвертом курсе как-то вяло, без особой охоты с обеих сторон поженились ввиду ее беременности.
Он не питал к этой миловидной, хотя и не лишенной примет грядущей тучности женщине с роскошными темно-каштановыми волосами никаких пылких чувств, и когда беременность ее закончилась выкидышем, ничего их, в сущности, уже не связывало, за исключением привычки друг к другу, а потом и совместной работы в сонном научно-исследовательском институте, расположенном далеко от дома, в конце шоссе Энтузиастов, куда одна дорога отнимала полтора часа.
Что касается зарплаты, то ее едва хватало на кофе и дорогие по тем временам сигареты «Магна», к которым они быстро привыкли и уже не могли заставить себя курить прежний «Пегас».
Вскоре она ушла из института в частную компанию, занятую в нефтяном бизнесе, стала покупать «Ротманс» и вместе со сменой марки сигарет как-то незаметно перешла в другое качество — похудела, выправила осанку, избавилась от привычки ходить по дому в Застиранном байковом халатике, под которым ничего не было, окуталась новыми запахами, а он продолжал ездить в переполненном метро на другой конец города, в свою контору, где уже начали задерживать зарплату.
Он сам ей предложил разойтись — мы, в сущности, и так уже достаточно друг от друга отдалились, сказал он, — и она с оттенком искренней грусти в голосе согласилась: да, ты прав. Квартиру разменяли, ему досталась эта комната в старом доме, где через круглое, как иллюминатор, окошко на лестничной площадке можно было вести наблюдение за отгородившимся от улицы глухим тюремным забором израильским посольством.
Через год он узнал, что она вышла замуж за коллегу, норвежца, тоже занимавшегося нефтью и несколько раз приезжавшего к ним в командировку, двухметрового, несколько рыхловатого белобрысого малого, медлительного, меланхоличного, с белоснежными ресницами и красноватым, как будто подгоревшим на июльском солнце лицом и небесно-голубыми глазами.
Перед отъездом на родину мужа она звонила и благородно предлагала произвести какие-то хитрые обратные квартирные обмены, которые, однако, были чреваты несусветной морокой, и он отказался, так и остался жить в своей коммуналке, чем-то случайно подворачивавшимся под руку питался и курил все ту же «Магну», много, по пачке в день.
За этими сигаретами он однажды отправился к ближайшим коммерческим ларькам, которые тогда только-только начали расти, как грибы после дождя, в оживленных местах.
* * *
Он сунул деньги в узкую форточку, наклонился, прокричал в нее: «Магна!» Из форточки на подвижном подносе, ерзавшем туда-сюда, внутрь бронированной палатки и обратно, выдвинулась красная пачка, и он постучал в витрину: «Эй, ребята, а сдача?»
Никто не отозвался, он постучал ёще раз и еще. Справа от палатки на асфальт выпал ромб желтого света, в него погрузилась нога в тяжелом, на шнуровке, армейского фасона ботинке.
Показался крепкого сложения молодой человек с короткой стрижкой, в синем спортивном костюме. Потом появился еще один. Следом за ними возник человек в милицейской форме — китель распахнут, галстук съехал набок.
«Что же ты, сука, мешаешь людям культурно отдыхать?» — ласково спросил кто-то из них, кто именно, он не разобрал, потому что в следующую секунду получил прямой удар в голову и уже плохо помнил, что было дальше. Придя в себя, подумал: «Надо уходить!» — и пополз к стене.
Теперь он смотрел на блуждание разноцветных огоньков в витринах, палатки покачивались перед глазами, как праздничные, расцвеченные мигающими фонариками кораблики в темной бухте, и он все смотрел на них, пытаясь проникнуть взглядом внутрь.
«Вы смотрите туда так, будто хотите прожечь взглядом стальную дверь…»
Он запрокинул голову — левое веко тоже начинало припухать — и увидел перед собой человека лет пятидесяти с широким, армянского типа, лицом, полноватого, закованного в добротный черный костюм. У него были большие темные глаза, в которых читалось сострадание.
«Но, к сожалению, молодой человек, — продолжал незнакомец, опускаясь на корточки, — взгляд со сталью поделать ничего не может. Тут нужен автоген или хорошая канистра с бензином. — Он помолчал, протянул руку: — Обопритесь. Здесь не самое удобное место для ночевки».
Черноглазый помог избитому подняться, прислонил его к стене и, глядя в сторону улицы, из серого жерла которой тек голубоватый неоновый свет фонарей, омывавший припаркованные неподалеку белые «Жигули», сказал:
