в тончайший фарфор белоснежных чашек. Белые изогнутые ножки барочных стульев путались в белом шёлке широких юбок двух элегантных дам, коротающих утро за чайным столиком белого мрамора. Белые пухлые пальчики одной подцепили серебряными щипчиками кристально белый кусочек колотого сахара. Белая ручка другой сделала томное движение, заставившее качнуться раскрытый веер из белого кружева.
- Бог мой! Ну конечно же! Неужели вы сомневаетесь, дорогая моя? Конечно, я об этом знаю! Вы прямо с языка у меня новость сняли! И ещё раньше вас – будьте уверены! Ещё до завтрака – сразу, как Зося моя одеваться подавала, так и сказала: вот, мол, пани, будьте покойны, всё будет, как и планировалось! Вот уж, говорит, и герольд прокричал нынче на Бршечишновском рынке. Сама, говорит, своими ушами слышала! Так что смело, говорит, собирайтесь, пани, в Колбасково – кому ж, говорит, как не вам, с вашей-то харизмой и родовитостью! То-то шанс, говорит, для ваших дочек, потому как – кому, как не им! Кому ж тогда и блистать при дворе и претендовать на ту самую… партию… ну, вы понимаете, я надеюсь…
- О, пани Збжевска, всемерно и…
- … И я вам доложу – до чего ж болтлива эта лопоухая Зося – ну что с необразованной прислуги возьмёшь! Я, конечно, её немедленно осадила и приструнила – всем известна моя скромность, я не терплю никаких славословий в свой адрес! Вот прям органически не переношу!..
- Безусловно, пани Збжевска, всем известно и…
- …Но, с другой стороны, чего уж кривить душой: ведь если посмотреть фактам в лицо – смело и открыто, беспристрастно, без этой моей глупой скромности – всё ведь верно! Если наступить на горло моей застенчивости, стоит признать – кому, как не моим дочерям представляться в Колбаскове королевской фамилии и рассчитывать на благосклонное внимание самого… ну… вы понимаете, пани Козловская…
- О! Абсолютно, знаете ли…
- Всё-таки наш род – по двоюродной тётке кузины пасынка моей сводной бабушки – роднится с самими князьями Огузскими! Вы понимаете? Вы, полагаю, осознаёте значимость, так сказать, сего обстоятельства?.. Это само по себе.. Это невероятно важно, даже если не принимать во внимание прекрасную генетику, доставшуюся моим дочерям по женской линии – что стать! что красота! что здоровье! А воспитание? Я уж об этом позаботилась, вы знаете, пани Козловская, мою щепетильность… Вечно я этим грешу, дорогая, из-за своего комплекса неполноценности – всё стремлюсь сделать на высшем уровне, чтобы не в чем было себя потом упрекнуть! Вот и приданое девочкам обеспечила: у каждой в кармане не вошь на аркане – а по два медных кувшина в сундуке, дюжине грогроновых сорочек и трём опоросным свиньям! Получи да распишись! С таким приданым, слава богу, и в столицах не стыдно показаться… Я о своих девочках, слава богу, позаботилась – я ж мать!..
- О, вы, конечно, редчайшая мать, невероятнейшая и…
- А своему дурню стоеросовому я сразу сказала, ещё до венчания: чтоб, говорю, у Стаси и Катажины были обеспечены все перспективы на устройство достойной партии – такое, говорю, моё условие! Иначе, говорю, не видать вам, светлый пан, моей руки, как места в дворянском собрании! И что ему, как вы думаете, оставалось делать? Конечно же, согласиться! Ведь он был безумно, просто безумно в меня влюблён! Вы не поверите, дорогая пани, какие он мне элегии посвящал – шарман! Негодяй… Ослепил доверчивую женщину стихоплётством своим и тремя тысячами дохода – из которых, как выяснилось впоследствии, и полутора чистыми не набегало!! И вот – полюбуйтесь: перед вами пани Збжевска – несчастнейшая из женщин… Где теперь моя наивность и открытость сердца, расположенного к людям? Эта дубина бессмысленная всё растоптал! Ах, бедные мы, беззащитные женщины – так много терпим из-за своей сердечной мягкости…
- Ах, бесспорно, пани Збжевска, всё из-за сердечной мягкости!.. А что же Габруся? Берёте её с собой в Колбасково? Или…?
- Габруся? Что ещё за…? А, Габ… Вон вы о ком! Путаете меня вечно, дорогая пани! Я уж и позабыла, что она Габруся... Девочки мои её вечно то Попелкой, то Копчушкой кличут – уж все привыкли к этому в доме давно!.. В Колбасково, говорите?.. Ну… даже не знаю, что вам и ответить. Вы, право, как спросите, пани Козловская – хоть стой, хоть падай - не в обиду вам будет сказано… Вы видели-то хоть её, Габрусю эту вашу? а?
- Я…
- Вот именно! «Я…» Ох, пани, эта девчонка – моё наказание и боль. А для семьи – ужасный конфуз. Да-да! Понимаете, она ведь совершенно полоумная! А зачушка такая – смотреть страшно! Вот куда её такую? Ко двору? Вместе с девочками моими? Им в позор, а мне в укор? Побойтесь бога, пани Козловская! С таким семейным довеском мои девочки разом лишаться всех своих блестящих перспектив! Не верю, чтобы вы это с тайным умыслом спросили – нет, нет и нет! Надеюсь, по недомыслию?..
- О!.. Натурально, пани Збжевска, по…
- Нет уж, дорогая моя! Принести в жертву благополучие и будущее своих детей – молю, не требуйте этого от меня. Я на подобное не способна, хоть и сочувствую бедной дурочке совершенно искренне. Но что я могу сделать? Лучшее для неё – это моё абсолютное убеждение - оставить девчонку в покое, в тепле, в добре да не на виду. Пусть и дальше приживается подле кухни да сопли рукавом вытирает – существу скорбному разумом большее лишь во зло, пани. Вот что я вам скажу! Вот так-то!..
- Неужто полоумная? Ах, пресвятая дева, какая неприятность…
- Неприятность? Хм… Дификюльтэ – как это говорим мы, образованные люди. Да, мадам Козловская, увы, мадам Козловская, ничего не попишешь – это мой крест! Я взвалила его на себя, когда согласилась стать женой этого ничтожного человека. Он ведь, негодяй, скрыл от меня, что его дочь от первого брака совершенная дурочка! Но я не ропщу, знаете ли. Нет, вы не подумайте! Я склонила голову смиренно, как истинная христианка и покорилась злой судьбе. Девчонка живёт - как сыр в масле катается, у меня с этим, всем известно, строго! Сыта, одета, обласкана – что ещё дурочке надо? Но на люди её выводить, в общество? Нет уж, увольте… Это уж, знаете ли…
- Конечно, дорогая пани Збжевска, раз оно так, то само собой… о чём же речь…
- Вот я и говорю – ни
