пристроил свой автомат сбоку от бруствера и выборочно производил отстрел бандитов, идущих вперед.
– Ничего. Шальная пуля в бруствер попала, земля в лицо брызнула. Я как раз собирался рожок в автомате сменить. Вот и присел, чтобы не высовываться.
Собакин и в самом деле сменил магазин автомата, хотя в старом осталось еще два патрона. Как раз на одну отсеченную очередь. Но к командиру первого взвода он так и не повернулся, чтобы тот по внешнему виду Виктора Алексеевича не определил его состояние.
Однако когда он приседал в окопе, в глазах у него словно что-то яркое брызнуло. Естественно, не земля от воображаемой пули, которая в действительности попала в бруствер еще до появления в окопе командира первого взвода да так и увязла в каменистой земле. Старший лейтенант вдруг увидел яркое небо над головой, хотя сейчас над перевалом висели тяжелые свинцовые тучи, грозящие то ли скорым ливнем, то ли снегопадом.
Впечатление было такое, словно кто-то цветной фотографией перед лицом взмахнул, мельком показывая изображение. Яркое-яркое небо, но только почему-то проходящее над головой одной не слишком широкой полосой, и снег, талый, искрящийся на солнце, светящийся где-то сбоку. С другой стороны тоже был снег, но он так не светился, не играл преломленными солнечными лучами.
Более того, Виктор Алексеевич не сразу понял, но потом осознал ясно, что это был именно снег. Плотный белый наст стоял вертикальной линией, неровной стеной, в которой сам снег только слегка цеплялся за толстый слой льда и временами падал куда-то ниже, мимо взгляда старшего лейтенанта. Еще какая-то полоса перечеркивала его белизну. Не черная, но темно-синяя, тоже по-своему яркая. Собакину непонятно было, что это за видение, откуда оно и что несло с собой.
Однако Виктор Алексеевич хорошо ощущал, что это видение ему знакомо. Это что-то из прошлого, из памятного, но почему-то прочно забытого, с которым его связывало что-то теплое, доброе, хорошее. Адская головная боль вытесняла из памяти Собакина все конкретные воспоминания. Она просто мешала, да еще и делала это словно бы намеренно, по чьему-то злому умыслу.
Но характер старшего лейтенанта Собакина опять взял свое. Если на него кто-то пытался давить, то это всегда только усиливало его сопротивление. В самые трудные минуты для этого человека наступал какой-то мобилизующий момент. Он затрагивал все, как силы тела и мысли, так и свойства характера.
Подобным образом все произошло и в этот раз. Виктор Алексеевич усилием воли вызвал мобилизующий момент, напряг память и вспомнил, как ему показалось, уже без труда.
Это был его предпоследний поход в горы в качестве руководителя группы. После него состоялся еще один, за которым следовали только армейские командировки. Условия и сложности прежних и последующих поездок были почти одинаковыми. За исключением того, что в командировках Собакину приходилось стрелять, взрывать и стремиться к тому, чтобы люди, стреляющие в него, промахнулись. У него все обходилось удачно, не так, как в том походе.
Тогда группа, которую он возглавлял, шла между двух памирских вершин. Погода была ясная, солнце светило ярко и так отражалось в снегу, что глаза резало даже в темных очках. Без них идти вообще было невозможно, за пять минут наступила бы полная снежная слепота.
Но темные очки при этом слегка, если говорить мягко, мешали видеть все опасности пути. Именно из-за них с Виктором Алексеевичем и случилась крупная неприятность.
За полчаса до остановки на обед, запланированной заранее, которую туристы привычно называли дневным привалом, путь группе пересекла достаточно широкая трещина. По ней и удалось узнать, что слой снега в этом месте был не более двадцати сантиметров толщиной. Под ним, в глубине, располагался большой ледяной массив, который, собственно говоря, и треснул довольно основательно. При взгляде вниз видно было, что на глубине около десяти-двенадцати метров лежит снег, внешне довольно плотный, то ли насыпавшийся с неба, то ли обвалившийся с краев самой трещины. Он не был таким игристым, кристаллическим, как наверху, и выглядел намного более плотным.
Собакин, идущий первым, движением руки остановил группу и заявил:
– Привал устроим здесь.
– Лучше на той стороне, как перейдем. До привала еще полчаса осталось. Как раз успеем, – высказал свое мнение кто-то из членов группы.
– После отдыха, с новыми силами и перейдем, – стоял Виктор Алексеевич на своем.
Возражать против этого на сей раз никто не стал. Туристы просто не привыкли спорить с его авторитетными и категоричными высказываниями. Он с первых дней похода приучил к этому всю группу.
Высота гребня была не такая, с которой привыкли работать альпинисты, но все же довольно изрядная. Поэтому горные туристы ощущали кислородное голодание. Воздух был сильно разряженным и не способствовал быстрому передвижению. Все члены группы прилично устали.
Может быть, один только Собакин этого не показывал, не вздыхал, шел впереди своих подопечных так, словно отключил сознание. Что-то в этом роде он вообще-то и сделал. Руководитель группы давно научился на маршруте, как и на пробежке во главе взвода, которым он тогда командовал, отключать свое сознание от реальной действительности. Но когда возникала необходимость, он без проблем всего за пару секунд возвращался в нужное состояние.
Использовать этот метод в своей боевой армейской службе Виктор Алексеевич не мог. Там требовалось постоянное напряжение в ожидании момента опасности. Поэтому, не зная, когда опасность подступит, нельзя было отключаться от реальности даже на короткое мгновение. Это было бы слишком опасно как для самого старшего лейтенанта Собакина, так и для всех тех людей, которые шли за его спиной, то есть для его взвода.
Тогда он еще не понимал, что такое болезнь. Его тело и мозг в те времена были целенаправленно заточены на поиск и уничтожение врага. Это сейчас он с завистью думал о тех годах, как о большом счастье, которое ни один здоровый человек не ценит по-настоящему. Тогда это было вполне нормальным и естественным состоянием здорового и крепкого организма.
Поэтому Собакин решил, что он имел право использовать этот метод весьма ограниченно, только на тренировочных занятиях или вообще вне службы, во время отпуска. Хорошо, что в спецназе военной разведки участие в боевых действиях для офицеров засчитывалось как день за три. Благодаря этому и отпуск был соответствующим.
Это время он посвящал семье и поездкам к родителям, пока они были еще живы. Потом, когда отец и мать погибли, просто разбились на машине, без всякого криминала, он уже ездил к брату. Но эти поездки становились все короче и короче. Сперва они вообще сократились в два раза, а потом и вообще прекратились
