Хозяева леса тасуют мир во время Восьмой Луны, так что можно проснуться в совершенно незнакомом месте. Не говоря уже о том, что выбраться из него будет нереально.
— Но тогда дорога весной…
— Будет почти точно такой же, какой была прошлой.
— Но как же так?
— Обычно говорят про Порядок и Хаос. Мой Учитель говорил про Стабильность и Изменчивость. Весной Стабильность максимальна, поэтому почти всегда можно знать, что ждет тебя за поворотом, — если только ты не идешь в гости к магу. В летний солнцеворот стабильность достигает пика — и начинает скатываться вниз. В Седьмую Луну, во время жатвы, нечисть часто выходит к границам городов. Во время Восьмой Луны мир абсолютно Изменчив. Ничего не может оставаться постоянным за заговоренной чертой. После наступает зима — когда все замирает, до новой Первой Луны, весны, когда мир проснется Стабильным снова. Так вот Одаривающий — это ходячая Восьмая Луна. Надо обладать Силой или удачей, чтобы, придя к нему, найти его дом. Собственно, это и является испытанием — для заключения Договора надо всего лишь найти Одаривающего.
— Получается не у всех?
— Получается очень редко. Как правило, приходится учиться лет тридцать без всякого Договора, накапливая могущество год за годом. Правда…
— Что?
— Это могущество нельзя потерять.
— А ты можешь?
— Да. Я заплатил за могущество отказом от любви. Не от плотской — Одаривающий говорил, молодому человеку без нее слишком сложно. От эмоции. От чувства.
Света вздрогнула.
— Ты не можешь полюбить?
— Могу.
— Ты умрешь? — Я видел, как она испугалась. За меня. Я видел, как смешались ее мысли. Бедная девочка.
— Нет. Просто Договор потеряет силу. А я — потеряю Силу. Это не вечный Договор. Только аренда.
Света молчала.
Я помог ей заснуть.
Хозяева не пытались играть с нами — переход превращался в прогулку по осеннему лесу. Воздух был согрет лучами летнего солнца. Золотилась и красовалась листва.
И так хотелось отказаться от Договора. Согласиться, что я слишком молод, чтобы быть магом.
— У нас может получиться? — спросила Света. Я мог бы переспросить — что, но я понял. А она знала, что я понял.
— Да.
— Но ты боишься?
— Нечисть не бросается на нас только потому, что стоит защитный барьер. Если днем я еще, возможно, сумею отбиться от чудищ, то ночь мы не сумеем продержаться точно. Сейчас я удерживаю мир стабильным — не каждому магу это под силу, к счастью, я могу. Как только уйдет Сила, мы потеряемся. Навсегда.
— Но… когда дойдем до города…
— Через два дня.
— Может быть…
— И что мы будем делать? Я не умею ничего. Я даже колдовать толком не научился — хапнул на халяву.
— Что-нибудь придумаем.
— Может быть.
— А почему бы нам не полететь?
— Неправильно построен вопрос, — улыбнулся я.
— Почему?
— Еще проще было бы просто перейти к воротам того города.
— Почему?
— Во-первых, мир Изменчив. Такой переход мог бы дать непредсказуемый результат. Вплоть до гибели. Летать в Восьмую Луну тоже опасно. Впрочем, что не опасно во Время Восьмой Луны?
— Но?
— Но есть и другая причина. Они должны знать, что произошло в нашем городе. А гонец с сообщением, скорее всего, именно полетит.
— Зачем им знать?
— Потому что пусть лучше они обсудят событие, перемоют наши кости и немного успокоятся, чем если мы прилетим, получим прием, а потом будем снова изгнаны — за обман.
— Но…
— А если мы сразу расскажем, нас сразу и выгонят. Кроме того, мне нельзя сейчас появляться в блеске славы. Если я буду унижен и скромен, есть неплохой шанс обосноваться в городе — медиком, например.
— А если ты перестанешь быть магом?
— Нас могут просто не пустить. Зачем им лишний оборванец? Тебя, возможно, примут — красавиц…
— Замолчи! И не смей, слышишь, не смей…
— Слышу.
Дверь в любовь постепенно теряла запоры и замки. Оставалось только посильнее нажать плечом…
Вечером Света захотела искупаться — привести себя в порядок перед входом в город. Я не возражал, только присел на берегу защитить ее в случае чего.
Она не стеснялась — скорее, наоборот, хотела, чтобы я видел ее.
Я и в самом деле был молод — и кровь играла в жилах.
Света ушла под воду без вскрика, и будь я затуманен чувствами еще чуть-чуть, наверное, водяной утянул бы ее на дно.
Я вскочил и Ударил, не рассчитывая, не думая. Я испугался.
Сила рассекла воду, обнажила ил, выплеснула волну на берег. Завизжал водяной, отпустил жертву, умчался на глубину.
Нахлынувшая вода едва не сбила меня с ног. Принесла Свету почти прямо в мои объятья.
Отпустил я ее, только отойдя шагов на сто, испуганно смотрел в ее широко распахнутые глаза, в побледневшее лицо.
— Ты в порядке? — кричал я.
Прошел страх, прошел шок — щеки порозовели, глаза стали осмысленными.
Мы сидели так близко. Глаза в глаза. Синие глаза, как небо. Губы в губы…
— Ты что, сдурел?! — закричал над ухом водяной. Я подпрыгнул, обернулся к пострадавшему. — Я же только пошутить хотел, т-твою… рубашку в лоскуты! Что я, не видел, что она с тобой?
— Извини, — сказал я.
— Извини! И это все, что ты можешь сказать?! Чему сейчас учат магов?!
— Я…
— Вижу, что не ученик! А Одаривающий куда смотрит?! Мальчишке дарить Силу!
— Тише! — рявкнула Света.
— Да молчи ты уж, дура, — вздохнул водяной. — Вам осталось-то всего ночь продержаться. Завтра уж слюбитесь…
Ночью я долго лежал без сна, глядя в такое высокое летнее небо в начале октября. Во Время Восьмой Луны возможно все. Даже выйти двадцать четвертого сентября и через пять дней прийти в другой город пятого октября.
Света спала, уткнувшись в мое плечо, под моим плащом.
А я знал, что должен делать — для нее. Для себя.
Скрипел зубами — и выпалывал любовь.
Мою.
И ее.
Было больно.
Утром закончилось бабье лето.
Я достал из мешка теплые плащи, поставил над нами по магическому тенту — моросил мелкий противный осенний дождь. Листья потеряли позолоту, под ногами захлюпала грязь. Холодный ветер больше не нес забавных паучков.
Света смотрела на меня, пытаясь найти где-то в глубине себя любовь.
Я хорошо знал свое дело — она нашла только пепел, уже остывший. Девушка пыталась его раздуть, отыскать хоть одну несгоревшую головню. Я только грустно улыбался.
За завтраком и последние километры до города шли молча.
Света почти догадалась, что случилось, но в последний момент запретила себе думать об этом. Ей не хотелось верить, что она любила холодное и мерзкое чудовище, равнодушно затоптавшее
