которые церковное право осуждало за пагубное воздействие на христианизацию народов. Однако политические соображения, касающиеся обстановки внутри колонии, а также экономические трудности – поскольку Эспаньола по-прежнему не приносила прибыли, а добытого золота было очень мало – вынудили его использовать единственный продукт, который у него был под рукой для продажи на экспорт. По мере того как обострялась проблема с индейцами, а колонисты волновались из-за нездоровой окружающей среды и обманутых надежд на плодородие и золотоносность местной почвы, Колумб все больше стремился покинуть Эспаньолу и возобновить морские исследования. Действительно, жизнь в Ла-Исабеле становилась невыносимой. По признанию Колумба, лишь немногие мужчины были здоровы, а многие, если верить их жалобам, находились на грани голодной смерти. Были сообщения, возможно впоследствии приукрашенные, о вое привидений по ночам и призрачных процессиях обезглавленных людей, мрачно приветствующих голодающих колонистов на улицах[269].
Душевное состояние Колумба и его опасения по поводу только что созданной колонии можно увидеть в единственном документе того периода, сохранившемся в первозданном виде и написанном собственноручно. Это информационная записка, написанная в конце января 1494 года, с изложением реальной ситуации, которая должна была быть передана Фердинанду и Изабелле гонцом, направляющимся в Испанию[270]. Это была попытка спасти свою репутацию после крушения всех надежд. Структура документа весьма показательна. Он начинается с каскада заверений и похвал достоинствам Эспаньолы, которыми Колумб хотел укрепить королевскую уверенность в его уже дискредитированном суждении об этих достоинствах. Далее следуют обличительные признания, с болью исторгнутые Колумбом из глубин души. Опровергаются одно за другим все прежние ложные предсказания Колумба о золоте, климате, индейцах, и обнажается ужасная реальность жизни на неизведанной земле. Колумб переплетает оправдания с признаниями, причем о некоторых бедствиях, например, о самом страшном из них – массовой резне, сообщается косвенно и уклончиво. Каонабу упоминается только как «очень плохой и, более того, очень дерзкий человек». Колумб быстро переходит к видению будущего этого острова, которому он уделяет много места и подробностей. Несмотря на то что оно описано с энтузиазмом и настойчивостью, как оправдание сегодняшних неудач, это видение во многих отношениях безрадостно. Острова должны быть превращены в ухудшенное подобие Старого Света, засажены пшеницей, виноградной лозой и сахарным тростником, а на пастбищах будет пастись испанский скот. Местные жители должны быть покорены и обращены в христианство, насильно приучены к европейскому образу жизни или вывезены в качестве рабов. Привезенные поселенцы будут заниматься кустарным производством и торговлей или участвовать в военной оккупации территории, но они должны состоять из более сговорчивых людей, чем те, что были в распоряжении Колумба. Он считал, что там нужны люди, заинтересованные в долгосрочном успехе, а не только в краткосрочной эксплуатации колонии. Этот призыв часто повторялся в истории испанского Нового Света. В конце письма Колумб вернулся к постоянной заботе о собственной доле в прибыли, которую должны были принести его открытия.
Он все еще надеялся подтвердить одну из своих иллюзорных идей, доказав предполагаемую континентальную природу острова Куба. Колумб оставил Педро Маргарита править на Эспаньоле (номинально и неэффективно, подчиняясь приказам Диего Колона), снабдив его уже совсем неуместным напоминанием о гуманном обращении с местными. Он отплыл из Ла-Исабелы с частью флота 24 апреля 1494 года (см. карту 4). Прервав исследование побережья Кубы ради бесплодных поисков золота на Ямайке, он всерьез приступил к работе в последнюю неделю мая. Помимо душевного напряжения, вызванного разочарованиями, с которыми он столкнулся на Эспаньоле, адмирал теперь был физически истощен после нескольких недель изнурительного плавания среди мелей и рифов, подстерегающих моряков между Кубой и Ямайкой. Всякий раз, когда он вспоминал этот период до конца своей жизни, боль возвращалась к бессонным глазам, которые «наливались кровью», измученные постоянным бдением[271]. По мере того как проходили дни, почти без отдыха, и все меньше оставалось свидетельств того, что они находятся недалеко от Азии, неудачи начали плохо сказываться на уравновешенности Колумба и его способности трезво рассуждать.
Он укрывался от реальности в двух типичных ментальных убежищах: хилиастической фантазии и настойчивом убеждении, что он все же был прав. Он хватался за любые, самые неправдоподобные доказательства того, что Куба является частью континентальной Азии. Какие-то доказательства он просто выдумывал, другие же находил, истолковывая некоторые местные слова как искаженные варианты географических названий, упомянутых Марко Поло. Он утверждал, что следы крупных животных, включая грифонов, указывают на азиатскую природу открытых им земель. Это не было столь голословным утверждением, каким кажется на первый взгляд, поскольку, например, Пьетро Мартире и другие ученые действительно считали, что крупные животные встречаются только на континентах. Тем не менее на Кубе никогда не было крупных четвероногих, и видения Колумба о мифических грифонах могли быть лишь плодом воображения, выдающего желаемое за действительное, от разочарования, бессонницы и переутомления. Заявление одного из членов его команды о том, что он видел на острове человека в белом, побудило Колумба вытянуть из местных жителей легенду о «невероятно богатом святом короле, владевшем бескрайними землями и носившем белую одежду». Похоже, Колумб приписывал индейцам знание о пресвитере Иоанне, мифическом правителе христианского царства, которое одни находили в Африке, а другие в глубинах Востока[272]. Именно в это время португальский эмиссар Перу да Ковильян приветствовал негуса[273] Абиссинии под тем же именем и в том же стиле.
Наконец, все больше стал проявляться уже знакомый элемент синдрома Колумба – его одержимость Иерусалимом, когда он стал говорить своим людям о том, что нужно покинуть острова, совершить кругосветное плавание и вернуться домой в Испанию через Каликут[274] и землю Гроба Господня. Нам известно, что последний раз Колумб возвращался к своему Иерусалимскому проекту в конце первого путешествия, когда с тревогой размышлял о последствиях утраты «Санта-Марии» и выражал надежду, что гарнизон Эспаньолы соберет столько золота, «что в течение трех лет монархи смогли бы подготовиться к походу на завоевание Дома Господня». «Если я забуду тебя, о Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука, пусть язык мой прилипнет к нёбу…» Для Колумба мысль о Иерусалиме, похоже, была своего рода епитимьей, когда совесть была неспокойна, а уверенность сильно снижалась[275].
После более трех недель опасного плавания вдоль побережья Кубы, снедаемый разочарованием и питаемый фантазиями, Колумб решил отказаться от исследования Кубы. Он убедил себя, что исследовал 1800 километров побережья (сильно завышенная оценка) и утверждал, что ни один остров не может быть таким большим. Исходя из этого, он обратился к корабельному писцу, который совмещал функции писца и государственного нотариуса, с просьбой записать клятву почти каждого человека на флоте в том, что Куба является материком и что остров такого размера никогда не
