было быть. Почему я не сел в машину сразу? Почему я поднялся к себе? Ах да, мне нужны были деньги и ключи от этой машины.
Я не мог не войти.
Но мог бы не проходить дальше кухни, можно было собрать вещи в прихожей, забрать ключи, что всегда лежали в маленькой вазе, и сбежать из того кошмара. Если бы я не видел Лиан, я бы не знал, что её убили, я бы всё ещё думал, что она жива, я бы думал так и через месяц, и через пару лет, живя в Нью-Деме или где-то ещё. Я бы никогда не вернулся за ней.
Но теперь она была мертва, не потому, что её убили, а потому, что я об этом знал. И её смерть навсегда со мной. Наша память – худший судья, у её приговора нет срока.
Теперь она на всю жизнь со мной, моя дорогая Лиан. Теперь её кожа не бархатиста, она холодна и тверда, в её лице нет ни любви, ни упрёка, в нём только ужас и боль. Я её такой и запомню. Живой Лиан больше нет.
До Отаго оставалось около ста километров, когда машина испустила последнее ворчание и, выкашляв что-то из себя, встала на полдороге.
– Приехали, – сказал я.
Незнакомка посмотрела на меня сонным взглядом.
– Уже? – спросила она.
– Машина сломалась.
На трассе – ни души. Только вдали небольшое кирпичное здание с наполовину перегоревшими буквами в надписи «Мотель».
– Всё равно надо передохнуть, – сказал я, – не хватало ещё заснуть за рулём.
Я открыл дверь и вышел на свежий воздух – дорога пахла ночной прохладой и полынью, что росла у неё. До мотеля метров триста по узкой тропе. Девушка тихо плелась за мной.
Она не говорила много, да она вообще почти не говорила, и я не вытягивал ничего. Она была смертельно грустна, от неё пахло тем же, чем от Лиан – нежизнью. Да, чёрт возьми, эта девушка…
– Простите, как вас зовут? – наконец спросил я.
– Хосефа.
– Хосефа, – повторил я ещё раз. – Никогда раньше не слышал.
– Яхве воздаст, – сказала она.
– Что? – оглянулся я.
– Это значит Яхве воздаст.
– Понятно.
Эта Хосефа была будто мертва, безжизненная, словно больная, как мать, брюхатая мёртвым ребёнком, знающая, что впереди только тьма. Не скажу, что мне было легко, но то, что полегче, чем ей, это точно. И даже смерть бедной Лиан не легла на меня таким грузом. Может, она видела что-то похуже, чем смерть? Что может быть хуже смерти? Если только жизнь, от которой хочется сдохнуть. Я не хотел этого знать. Мне ни к чему разделять её ношу, хватало теперь и своей. Мотель окружали деревья, не слишком густые, но их всё же хватило, чтобы хоть как-то его заградить от несмолкающих звуков пролетавших по трассе машин.
– Если у вас нет денег, я сниму вам номер, – сказал я.
– У меня есть.
Хосефа сняла одну кроссовку и достала из-под стельки сложенную вдвое купюру.
– Всё равно сниму, – сказал я.
У мотеля стояло несколько фур и пара грузовиков службы доставки. Половина окон были темны, в нескольких ещё горел свет.
– Ничем не могу помочь, – сказал рыжий здоровяк у входа, – мест нет.
– Но мы застряли посреди дороги, здесь только пустошь и лес.
– Всё занято, – сказал он остервенелым хрипом.
– Может, что-то найдётся? – достал я три сотни. Видит бог, ночь здесь стоила в десять раз меньше.
Он посмотрел на деньги, потом на меня, на Хосефу – на ней его взгляд задержался чуть дольше, в нём даже мелькнула какая-то жалость.
– Хорошо, – прохрипел он, – если хотите, можете переночевать у меня. Я всё равно всю ночь здесь сижу.
– Нам бы две комнаты, – смотрел я на деньги.
Он нахмурил рыжие брови.
– Может, ещё ужин в постель?
– А ужина тоже нет?
– Это мотель, парень, – забрал он себе три сотни, – а не гостиница пять звёзд. Так вы берёте мою комнатушку или нет?
Комната пахла чипсами, мясными консервами и табачным дымом, из окон виднелся лес и угол парковки. Во мне опять поселился страх, не то чтобы он куда-то ушёл, но и не проявлялся так сильно. Это было профессиональное, генетическое, какое угодно, но не естественное для нормальных людей.
Циркач не имеет права бояться. Когда ты под куполом или в огне, когда ты несёшься на мотоцикле по стенам и потолкам, худший советчик – страх. Он приходит потом или же не приходит вовсе. Ты падаешь только тогда, когда боишься упасть – так говорил мой отец, так думал каждый артист цирка. Наш мозг управляет нами, и порой мы даже не знаем как.
Я опять вспомнил Лиан, мне показалось, я видел её лицо там, в этой ветвистой мгле дальнего леса, в этих спутанных в объятьях ветвях, что рисовали её черты. Мне нравилось, как она пахла, как касалась меня своей кожей, сейчас же она пахла кровью, а касалась мёртво-бледной рукой.
Я открыл глаза – лес уже не пугал её очертанием, а лишь притягивал своей темнотой, неизвестностью, бесконечно дальним. Что-то блеснуло недалеко, там, у самой дороги. Мне показалось, я видел фары, которые тут же исчезли.
Душ за стеной лил уже двадцать минут – она там надолго засела.
Я сел на кровать и включил телевизор. Из всех неработающих каналов ловились только музыкальный и новостной.
На просмотре политических сводок я чуть не заснул. Одна партия критиковала другую, депутат что-то кричал в микрофон, пока ему его не отключили, потом рассказали о забастовках, после опять о налогах, дальше сказали, что надо терпеть, так как плохо сейчас почти всем, даже самым богатым. Это не могло не утешить.
Наконец, знакомая отбивка перед криминальной сводкой.
– С вами криминальные новости, – заговорил дикторский голос. – Перестрелкой закончилась погоня за угонщиком инкассаторской машины. Двое мужчин порезали друг друга в пылу семейной ссоры. В спальном районе города найдено мёртвое тело девушки. 26 лет, предположительно она скончалась…
Я встал с кровати.
Они показывали мою квартиру.
– Сейчас на месте работают эксперты.
Они показывали Лиан.
– По показаниям свидетелей…
– Каких ещё свидетелей? – закричал я, посмотрел на дверь ванной и сделал потише, припав ухом к экрану.
– Квартира была открыта, – продолжал репортёр. – Как утверждает соседка семейной пары, молодой человек, проживавший с девушкой, выбежал из дома около полудня и, сев в машину, скрылся с места преступления.
Меня пробил леденящий пот.
– Скажите, убийцей мог быть сожитель убитой? – спрашивал корреспондент у кого-то.
В экране появилось смуглое лицо полицейского офицера.
– Да, это основная версия – убийство на
