но Маргарета отговорилась как-то, заупрямилась.
И полетела одна.
Макс был… замечательный. Предупредительный, мягкий, надёжный. Макс пушил хвост, травил байки, восхищался её неземными глазами и охотно вёлся на все подначки. Любая девчонка поплыла бы, что тут говорить? Многие из них удавились бы на месте от зависти!
Маргарета казалась самой себе сломанной. Безнадёжно искорёженной, заржавевшей, потерянной. Шарнирной куклой с ручками, выломанными с мясом, плешивой головой, пустыми провалами на месте глаз и дырой в груди. И в руках Макса она как будто становилась собой старой, холёной и немного кудрявой, но стоит ему выпустить куклу из рук, и…
Маргарета ненавидела теперь оставаться одна. Вылетая за новой порцией пустых погодных цифр, она распадалась снова на тени Маргарет. И, раз за разом разбиваясь об землю, она с трудом собирала себя из осколков.
И так же, как она всегда не могла удержаться от того, чтобы оторвать от ранки корочку запёкшейся крови, или от того, чтобы лишний раз нажать на синяк, — теперь ей нужно было полететь в посёлок одной. Пройти привычным маршрутом по пыльной дороге, кивнуть знакомым, заглянуть на почту и снять с книжки, как обычно, пару некрупных банкнот. Купить ведёрко подберёзовиков, — самое то с лапшой, а собирать грибы Маргарета никогда не умела и по-горожански побаивалась, — молоко, банку рассыпчатого творога, пахучие помидоры, как будто готовые лопнуть от первого прикосновения. Посидеть у колонки, глядя, как серьёзная девочка с очень прямой спиной скучает за столом с пирожками. Неловко пробормотать что-то про занятость и соболезнования, когда пригласят на похороны незнакомой женщины. Вспомнить хоть на несколько часов, кто она есть на самом деле: тень Маргареты, злая драконья тётя, везде и всем чужая.
Стать снова одной из теней в бесконечном хороводе. Утонуть в них, забыться, остаться на этом дне. Вернуться обратно — в простое, понятное, выносимое.
Понять, что именно так и будет всегда.
В тот вечер, нацеловавшись до пьяного и почти потеряв голову, они так и уснули в обнимку. Нос в подмышку, чужие пальцы в волосах, сплетённые ноги, душный жаркий запах, — спать было неудобно, но хорошо.
В Монта-Чентанни они почти никогда не спали вместе. Так, ловили несколько коротких мгновений близости то в душевой, то в подсобке, то просто в слепом ответвлении коридора, где никто не бывал, — и расходились снова, как летящие разными маршрутами драконы. А теперь Маргарета будто навёрстывала все эти долгие одинокие ночи.
Но лучше всего было просыпаться. Выплывать из тёплой пустоты в сонную станцию, залитую молочным рассветным солнцем. Пылинки кружились в золотистых столпах, за окном надрывались птицы, что-то негромко шуршало под полом…
Какое-то время она любовалась расслабленным лицом Макса, — во сне он казался моложе и почему-то грустнее, как растерянный мальчишка, спрятавшийся на чердаке после драки. Потом вдруг поймала на себе внимательный, какой-то смущающий взгляд из-под ресниц.
Они поцеловались ещё где-то на границе сна и яви, медленно, нежно и не по-настоящему. Всё остальное тоже было как будто не здесь и не с ними. И когда расцвеченный мыльными кругами вид на взлохмаченного сосредоточенного Макса вдруг сменился видом на серый потолок, шумное дыхание улеглось, а пальцы кое-как разжались, Маргарета подумала тоже: давненько ей не снились такие хорошие сны.
Потом оказалось: Макс был возмутительно реален. И хотел отвратительных, недопустимых в приличном обществе вещей, например вытащить её из-под одеяла за пятку, или щекотаться, или мыться вместе в душе, или печь на завтрак блинчики и мазать их брусничным вареньем, которое стояло на станции не иначе как несколько лет.
Или говорить о чувствах, ну не придурок ли? Должно быть, при падении ему начисто отшибло всё, что только оставалось от мозгов!
— Ромашка, — недоумённо сказал Макс, облизывая ложку от варенья, — мы же снова…
— Я буду жирная, — патетично заявила Маргарета. — От этих твоих блинов!
— Но ты не…
— Теперь только сельдерей. Сельдерей!
У Макса было такое лицо, как будто он всерьёз собирался тронуть ладонью её лоб и проверить: перегрелась? лихорадит? что им нужно-то, этим странным женщинам?!
Маргарета отодвинула тарелку, вздохнула, а потом полезла целоваться. Целоваться было хорошо, упоительно-сладко, приятно и легко. И царапать шею тоже выходило отлично, а потом нужно было только дождаться, пока его дыхание потяжелеет, руки лягут на талию весомо, и тогда…
— Ой, — сказала Маргарета и торопливо соскочила с его коленей. — Мне же лететь надо! Сводка!
И быстро-быстро сбежала седлать виверна.
Макс пыхтел и вёлся. И, пока Маргарета отстукивала числа и делала вид, будто ничего не замечает, хищно нарезал круги вокруг стола, а потом на этом же самом столе…
— Я люблю тебя, — сказал Макс вечером. — Я заберу тебя с этой бесовской станции, мы уедем в Уливето, и там…
Она взъерошила волосы у него на голове, обвела пальцем ухо, примерилась, с чувством укусила шею.
— Ау!!
Маргарета сделала виноватые глаза, примирительно лизнула укушенное. Потом укусила ещё раз, сильнее, чем в прошлый.
— Ах ты поганка, — возмутился Макс.
И думать забыл об этой своей любви, хороший мальчик.
Пожалуй, это было почти похоже на Монта-Чентанни. Она крутила хвостом, дразнилась и бесила его по поводу и без, он — много смеялся, чуть что подхватывал её на руки, ослепительно целовался и зажимал в углах. Только Макс стал сильнее и как-то раз, не рассчитав, больно приложил её об угол и долго извинялся, а Маргарета — задеревенела и не гнулась больше, как раньше, только шипела и хваталась за больное плечо.
Было и новое, конечно. Может быть даже, вернее будет сказать: было то, на что у них раньше никогда не хватало времени. Долгие завтраки с болтовнёй ни о чём. Переругивания за стиркой, — что ему в голову-то взбрело вообще, рыться по чужим вещам, растянул половину маек своей тушей!.. Томные ночи, медленные, почти нестерпимые ласки, когда между ними будто волной перекатывалось что-то горячее и неназываемое…
Тени Маргарет рассыпались по углам, посрамлённые, но не сдавшиеся. Они знали, что их время ещё настанет, а пока у Маргареты была вдруг какая-то странная жизнь, в которой были привычные вылеты и знакомые сводки, а ещё много всего другого, совсем нового.
И непроговоренное странное соглашение: Макс не говорил ей о любви, а она ему — о черноте и полётах.
Так продолжалось чуть больше недели. Вчера вечером Маргарета
