а второй залечивала раны. Но кто из сильных мира сего хочет делиться властью? И они создали совет.
— Совет из трех женщин, одна смерть, вторая жизнь, а третья — нейтральная, чтобы уравновесить двух первых и чтобы контролировать ту самую главную — королеву.
— Все верно. Но королева оставила за собой свой статус, она правила, и никто кроме совета не мог оспорить ее решения. Но когда вокруг тебя хаос, править можно или кнутом или мечом, пряника — не дано. И она смогла. Создавая на пепелище страны, законы, правила, она тут же создавала и плахи. Мужчины, которых было великое множество, и женщины, которых было слишком мало, чтобы уравновесить их, умирали на плахах, а женщины создавали гаремы, вводя в них самых красивых, самых послушных. Создавая расу тех, кто согласен на такую жизнь.
— И почему же она здесь, на плахе? Если такая жизнь вскоре всех устроила?
— В истории много примеров когда один человек может изменить весь мир, — загадочно улыбнувшись Мэл, сказал служитель. — Совет. Вскоре понял, что так больше жить нельзя.
Мэл рассмеялась: — Хочешь сказать, что восстали те, кого она и создала?
— Да. Теффана Хитс, первая восстала против ига королевы. Да, не смотри на меня, именно она была той, кто восстал. Кроме нее, лишь Накашима помнит, что тогда карты разыграл ее фаворит. Лия Амори, светловолосая сероглазая красавица, стала жертвой любви. Ее повязали прямо в кровати на груди ее любовника. А потом был суд, на котором совет решил ее судьбу. Но подожди, там, кажется было еще восстание рабов. И чтобы все остановить, красавицу обезглавили прямо на площади, именно здесь на месте кровавой резни, где среди тлеющих углей и рек крови, ее и казнили, построили этот храм. В назидание будущим поколениям.
— И что она была так плоха?
— Нет, но кто-то же должен был ответить за все эти смерти?
— Как жаль, что история повторяется, — тихо сказала Мэл вставая.
— Повторяется? — удивленно спросил служитель и присмотрелся к стоящей перед ним девушке.
— Да, я вернулась, чтобы спасти дорогих мне людей, но меня заставили отдать самое дорогое и завтра сюда придет тот, кто послан именно Теффаной, следить за мной и наставлять на путь истинный.
Служитель вскочил: — Не соверши ее ошибку, не дай жалости стать твоей погибелью.
— Жалости? Я бы сейчас все отдала чтобы тот злополучный вечер никогда не наступал, и я сейчас бы вправляла кости и зашивала раны, но никак не жалела бы тысячи мужчин и не спасала бы их от их участи, — вспылила Мэл.
Мужчина вздохнул: — Не мы выбираем свой путь. Если ты сюда пришла, то зачем-то боги придумали такой план.
— Да, изначально план был слишком простым — чтобы я не выносила мозг, — она посмотрела снизу вверх в карие глаза и улыбнулась. — Только вот беда, последний месяц именно мне его выносят и с каждым разом въедаются туда все сильнее и сильнее.
— Тогда взгляни на все под другим углом. Посмотри на всю ситуацию со стороны и может все ответы лежат не так глубоко? — ответил служитель.
— Спасибо что ответил на мой вопрос. Я подумаю, как могу не повторить судьбу, изображенную на фресках храма, — Мэл сделала несколько шагов, а потом развернулась. — Говоришь, нельзя никого жалеть. Но может быть именно в этом моя сила?
Мужчина удивленно наблюдал за девушкой. А она изогнула бровь, отбросила косу за спину и улыбнулась: — Знаешь, врач должен не только резать и кромсать, он еще должен и знать что такое боль, потому жалость — обязательна. И моя сила не в жалости, а в том, что я знаю какую боль испытывает мой пациент, я знаю даже шкалу боли, которую он может выдержать, потому никогда не перейду черту. Но ты прав, я должна вспомнить, что врач еще должен и отсекать загнившую плоть. И я кажется знаю, ну или догадываюсь, что нужно отрезать, чтобы пациент выжил.
А потом Мэлисента помахала ему на прощание рукой и открыла дверь храма, выходя под звезды, туда, где ее ждали.
Он видел, как ее обступили ее мужчины и дальше все исчезли в ночи, слышались лишь команды командиров, и цокот копыт лошадей.
— Что же, я рад, что помог, — задумчиво прошептал мужчина и поднял голову, вглядываясь в рисунок фрески ближайшего окна.
ГЛАВА 38 Ночь и любовь …
Возвращение во дворец стало сном, Мэл не запомнила ни прогулку под ночным небом, ни то, как ее снимали с лошади и даже то, кто ее из ее оставшихся двух мужей принес в комнату. Но она проснулась в тот момент, когда с нее стали снимать платье, устилая ее плечи поцелуями, делая массаж ее плеч и растирая виски. Открыв глаза, Мэл поняла, что она лежит в теплой ванне, рядом Анн и Питер и они абсолютно голые, а вокруг нее клубится пар, а ванна так и манит голубизной воды.
— Эм, — застонала она, лежа на Питере, когда ее виски легко сжали его пальцы.
— Расслабься, — шептал Анн, поглаживая ее живот большими пальцами и легко сжимая ее талию, а сам шептал ей в губы, как же он ее любит.
— Я вас тоже люблю, — обхватывая его за шею, проговорила Мэл, закрывая глаза и уходя в нирвану от теплой ванны и умелых рук, которые разминали ее плечи.
— А пошли на кроватку? — Питер переглянулся с Анн и вот Мэл поставили на кафельный пол и быстренько вытерли и тело и волосы, заплетая кудряшки в тугую косу. Потом Анн подхватив ее на руки, вынес ее бренное тело в комнату, а Питер отбросил одеяло и помог уложить девушку на кровать. Мужчины уложили Мэл в центр огромной кровати, сами укладываясь рядышком с ней, беря ее в кольцо своих рук.
— Как хорошо, — выдохнула Мэл, вытягивая руки вдоль подушки к спинке кровати.
Анн замер. Перед ним была девушка — теплая, мягкая, по-детски наивная, отзывчивая. От того, что он видел, по его телу пробежала судорога, его дружок уже давно давил и требовал взять то, что принадлежит ему, а он лишь целовал ее плечико и наслаждался видом полушарий груди с розовым соском. Положив ладонь на ее живот, понял, что теперь всегда рядом с ним будет та, кто может нежиться в его руках, та, что не боится быть неправильно понятой, та, что может нежиться, пока он наслаждается ее телом. А он будет сильным, тем, кто станет для нее стеной, о которую будут разбиваться все
