своего друга из ФБР просмотреть всю историю твоей жизни, потому что подумала, что ты можешь быть психом? Как ты думаешь, как он к этому отнесется?
Я встаю и начинаю ходить по комнате, жуя ноготь большого пальца и пытаясь думать, но мои мысли настолько разбросаны, что это невозможно.
С моей стороны было неправильно просить Майка проверить Джеймса. Независимо от моих причин, это было неправильно, и теперь я это понимаю. Я нарушила его приватность. Если меня не устраивало то, что было между нами — политика никаких вопросов, которую я установила, — я должна была так и сказать, а не действовать за его спиной, чтобы получить ответы.
Ответы на вопросы, которые я не имела права задавать в первую очередь. То, что мы занимаемся сексом, не означает, что я заслуживаю знать все его секреты.
Он мне этого не должен.
Он вообще ничего мне не должен.
Я падаю в кресло у окна и откидываю голову назад, закрывая глаза. — Да, он, наверное, будет чувствовать себя обиженным, но я все равно должна ему сказать.
— Ты не должна ничего делать.
— Так будет правильно, Кэлл. Я не буду упоминать о ФБР, потому что от этого все это будет звучать в десять раз хуже. Скажу только, что проверила его биографию, потому что я одинокая женщина, которая пытается защитить себя. Женщины постоянно так делают с новыми мужчинами, с которыми встречаются.
Тон Келли сухой. — Да, конечно. Отличная идея. Но если у мужчины есть хоть полмозга, он поймет, что нельзя просто набрать в интернете чью-то защищенную законом историю болезни, чтобы узнать, что он участвует в клинических испытаниях.
— Я могла бы быть хакером.
Она фыркает. — Ты, хакер? Ты же едва разбираешься в компьютерах! Ты даже не используешь компьютер, чтобы писать свои рукописи!
— Он этого не знает!
— Если он видел биографию на твоем сайте, то знает.
Я застонала. Биография. Ту дурацкую биографию, на которой настаивал мой издатель, чтобы ее разместили на моем авторском сайте, вместе с фотографией, где я сижу за столом дома... пишу от руки на желтом блокноте, как чья-то секретарша из пятидесятых годов.
Круто быть олдскульным, — гласит подпись под фотографией, потому что я гигантская идиотка.
— Возможно, он это видел, — неохотно признаю я. — Он сказал мне, что расспрашивал обо мне менеджера здания. Не знаю, сколько информации он получил, но не надо быть гением, чтобы выяснить, кто я такая, и разыскать меня.
— Вот и все.
Я на мгновение задумываюсь, жуя внутреннюю часть щеки. — Возможно, я скажу, что наняла частного детектива. Они, наверное, могли бы получить доступ к медицинским файлам, да?
— Нелегально, теоретически, да. Но это будет стоить тебе кучу баксов. Много тысяч. Ты действительно хочешь рассказать парню, который шлепает все твои женские части тела, как непослушных детей, что ты потратила сумму, эквивалентную ипотечному платежу, чтобы нанять какого-то неэтичного ищейку, который копается в его личном компромате?
— Ищейку? Мы что, в фильме-нуар сороковых годов?
— Ничего не говори Джеймсу о том, что ты знаешь, — отвечает Келли, игнорируя мое перебивание, — Это самый разумный шаг и лучший для тебя. Ты не несешь ответственности за его проблемы, так что не хватайся за них.
Я знаю, что хвататься означает брать, но я слишком занята обидой, чтобы считать ее выбор слова милым. — Я не беру на себя ничьи проблемы. Я просто говорю о честности.
Голос Келли становится мягким. — Я знаю тебя, детка. Ты смотрительница и очень мягкотелая. Для тебя нет ничего более непреодолимого, чем безнадежное дело. Помнишь, как ты спасла всех тех одичавших котят из подземного перехода автострады?
— Они были больны! Если бы я не спасла их, они бы умерли!
— Вместо этого они жили — все восемь — в твоем роскошном доме, крушили мебель и ссали на ковер, потому что ты не могла отдать их в приют для животных, пока Крис не заставил тебя отдать их на усыновление. И не забывай про инцидент со страусом.
Ах, да. Печально известный инцидент со страусом.
Однажды в город приехал цирк, когда моя дочь была новорожденной. Я отказалась идти, потому что не могу смотреть, как величественных животных, таких как львы и слоны, порабощают ради человеческих развлечений. Но однажды один из страусов сбежал... и оказался в моем дворе.
Я занесла его в гараж и целую неделю кормила птичьими семечками и салатом, пытаясь придумать, как и где выпустить его на волю, пока Крис не вернулся из командировки и не увидел, что это животное довольно гнездится на кровати из его одежды, которую я сделала для него в углу.
Испугавшись, страус набросился на него. Крис утверждал, что он пытался его убить, но я думаю, что он преувеличивал. В любом случае, он позвонил в службу контроля за животными, и они забрали страуса.
Спустя несколько недель я все еще убирала перья и кучи помета.
Келли говорит: — Я хочу сказать, что Джеймс не бездомный, которого надо спасать. И — извини меня — ты не в той форме, чтобы заботиться о ком-то, кроме себя.
Мы оба знаем, что я тоже не преуспела в этом.
— Ладно. Мне нужно идти. Мой психический срыв зовет.
Келли делает паузу, прежде чем заговорить снова. — Не шути об этом.
Мой вздох большой и глубокий. — О, Кэлл, если у меня ещё не было его, то я думаю, что я в безопасности.
— Никогда не знаешь наверняка. У судьбы темное чувство юмора.
— Отлично. Спасибо за ободряющий разговор.
— Я люблю тебя, ты же знаешь.
Мне нужно сделать несколько вдохов, чтобы прогнать лягушку из горла. — Я знаю. Я тоже тебя люблю. Ты хороший друг. Спасибо, что заботишься обо мне.
— Для этого и нужны друзья, дурочка. Я кладу трубку, пока наши гормоны не синхронизировались и мы не начали рыдать. Я позвоню тебе завтра.
— Тогда и поговорим.
Вернув трубку в подставку, я сижу, положив руку на телефон, и долго смотрю в окно, пытаясь решить, что мне делать.
Я все еще сижу в той же позе, когда снова звонит телефон. Но на этот раз, когда я поднимаю трубку, это не Келли. Это человек, с которым я не разговаривала почти год, который не должен знать этого номера или даже знать, что я в Париже.
Это мой бывший
