– Меня? Это опять… кардинал Борджиа?
– Кардинал не ждал бы вас в приемной, – заметила мать-настоятельница. – Он имеет полное право пройти в монастырь. Речь идет о даме, которая предъявила разрешение на свидание с вами. На этом разрешении стоит личная печать его святейшества.
– Но я никого не знаю здесь, кто мог бы… Кто же это может быть?
– Дама назвала себя Босколи, а больше я ничего не могу добавить, разве только то, что она в трауре. Вероятно, она вдова.
– Босколи? – переспросила Фьора, не скрывая своего удивления. – Но это имя мне ничего не говорит. Может, вы знаете что-нибудь об этой женщине?
– Нет, я никогда не слыхала о ней, донна Фьора. Во всяком случае, вы ничем не рискуете, если увидитесь с ней. Хотите, я пойду вместе с вами?
– Вы очень добры, но лучше я пойду одна.
– Тогда не забывайте наставлений магистра вице-канцлера, с которыми вы согласились, и помните о том, что эта дама является посланницей нашего святейшего отца.
– Я постараюсь не забывать об этом, преподобная матушка.
Идя по коридору, Фьора лихорадочно думала о том, что все будет зависеть от того, что скажет ей эта незнакомая дама. Ее смущало, однако, что эта женщина была посланницей Сикста IV. Не дав себе труда снять черную накидку, Фьора направилась в приемную.
Приемная представляла собой огромный сводчатый зал, посередине которого была решетка из толстых железных прутьев. С монастырской стороны на стене висел бронзовый крест – единственное украшение зала, а со стороны посетителей стены были украшены яркими фресками, изображающими муки блаженного папы Сикста II, обезглавленного в 258 году, и четырех его дьяконов. Художник расположил святого так, чтобы показать, насколько он был возвышеннее остальных персонажей.
Открыв дверь, которая даже не скрипнула, Фьора увидела только черный силуэт в широких одеждах, сидящий к ней спиной. Посетительница рассматривала сцену, изображающую мускулистого палача, отрубающего голову мученику, над которой сиял золотой нимб. Впервые Фьора благословила грубые, сплетенные из веревки сандалии, в которых всегда было холодно ногам, потому что она смогла бесшумно дойти до самой решетки. Ей хотелось незаметно рассмотреть посетительницу, но она не увидела ничего, кроме широкого манто из красивого черного драпа с серебряными узорами, капюшон которого был оторочен лисьим мехом.
И так как ей не удалось увидеть ничего больше, она решилась.
– Могу ли я узнать, мадам, чему обязана вашим визитом? – спросила Фьора незнакомку в черном.
Женщина обернулась не сразу, но, когда она это сделала, Фьоре пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вскрикнуть. Посетительница молчала, глядя на Фьору со злой улыбкой, ее темные глаза блестели злорадством. Женщина эта была не кто иная, как Иеронима Пацци.
Глава 3 Писарь-республиканец
Несмотря на разделяющую их решетку, Фьора инстинктивно отступила на шаг, как будто увидела змею, но лицо ее хранило абсолютную невозмутимость. Иеронима же, напротив, подошла к решетке и дотронулась до нее рукой в черной перчатке.
– Здравствуй, кузина, – прошипела она. Ее голос, весь ее облик были словно пропитаны ядом. – Давненько мы не виделись. Надеюсь, что ты по достоинству оцениваешь свое теперешнее положение?
– Мне сказали, что меня пришла навестить сеньора Босколи. Что это за комедия?
– Комедия? Ничуть! Это моя фамилия. Около года назад я вышла замуж за сеньора Бернарде Босколи, юриста папского двора. К сожалению, прошлым летом он умер от чумы.
Кончиком пальца Иеронима смахнула наигранную слезу. Но Фьора, зная эту лицемерку, только улыбнулась с презрением:
– Неужели он умер от чумы и все обошлось без твоего участия? А теперь говори, зачем пришла, и уходи!
Лицо Иеронимы, еще не утратившее привлекательности, покраснело от гнева, ее черные непроницаемые глаза заблестели от злости. Кожа приняла какой-то желтоватый оттенок, видимо, от яда, переполнявшего ее душу, который вырывался наружу. За эти два года она немного располнела и приобрела определенную величавость, которая ей, впрочем, была к лицу. Фьора неожиданно подумала, что легендарная Горгона, наверное, была похожа на нее. Возмущенная наглостью ее злейшего врага, Босколи снова напыжилась:
– Говори тоном ниже, девочка! Ты здесь не имеешь права указывать, – прошипела она, как змея. – Сейчас ты ничто, и достаточно любого пустяка, чтобы вновь отправить тебя туда, откуда ты явилась, – на солому тюрьмы, а дальше на эшафот!
Фьору охватил такой приступ ненависти, что она ощутила во рту ее горьковатый вкус. Эта подлая женщина, убившая ее отца, разбившая ей жизнь, продавшая свое тело сатане и чудом избежавшая правосудия Медичи, осмелилась явиться сюда, чтобы издеваться и оскорблять ее! Если бы не решетка, Фьора, может быть, набросилась бы на нее, задушила собственными руками и тем самым освободила бы землю от этой гадины. Но благодаря усилию воли она сдержала свой гнев, который мог доставить врагу только удовольствие. Она лишь холодно посмотрела на нее и бросила:
– Я несоизмеримо выше тебя. Тебе никогда не стать такой, как я, никогда! И я больше не желаю тебя слушать!
Она спокойно повернулась спиной к решетке и направилась к двери приемной, но Иеронима удержала ее пронзительным криком:
– Подожди! Я еще не все сказала!
– Меня не интересует то, что ты мне можешь сказать, – ответила Фьора, не оборачиваясь.
– Ты в этом уверена? Ты, которая не захотела стать моей невесткой, тебе, возможно, интересно будет узнать, что скоро ты станешь моей племянницей?
– Что?! – Возглас Фьоры разорвал тишину зала.
Засунув руки в рукава, отороченные лисьим мехом, Иеронима смотрела снизу на свою соперницу, словно искала то чувствительное место, по которому собиралась нанести удар побольнее. Закутавшись в свои меха, нервно покусывая губу, она, как затравленный зверь в своей норе, явно испытывала удовольствие при виде побледневшего лица молодой женщины.
Но Фьора в ответ только пожала плечами.
– Ты сумасшедшая! – бросила она ей с презрением.
– Совсем нет! Святейший отец, большой друг нашей семьи, чьим банкиром стал Франческо Пацци, мой шурин. Так знай, что святейший отец после долгих колебаний относительно твоей судьбы соизволил согласиться с нашим мнением. Убить тебя было бы слишком простым делом. Нет, это ничего не даст. А вот когда ты станешь женой Карло Пацци, моего племянника, ты, может быть, и принесешь хоть какую-то пользу нашему дому.
– Я уже замужем.
– Я это знаю. Прими, впрочем, мои комплименты: граф де Селонже был очень привлекательным мужчиной! Тебе удалось сделать хорошую партию, но, к несчастью, его тоже нет в живых, и ты вдова, как и я.
– И намерена ею остаться! Значит, после того, как ты кричишь на всю Флоренцию, что я недостойна даже самого никчемного мужчины, после того, как ты пыталась превратить меня в публичную девку, ты не боишься выдать меня замуж за твоего племянника? – язвительно спросила Фьора. – Что с тобой случилось? Ты забываешь, что разорила меня?
