мертвой. Муха пролетела слишком близко к жабе, из широкой отвратительной пасти показался язык, и мухи не стало.
Над головой Дикара затрещала белка, обругала его. Дикар улыбнулся, присел, и ноги пружиной бросили его вверх. Поднятые руки ухватились за прочную ветку дуба. Ноги нашли опору на ветке. Дикар распрямился и стал подниматься по лестнице из веток, быстро и уверенно, как белка. В зеленом сердце дерева на развилке сидела Мэрили, ее серые глаза смеялись и танцевали.
Она окутана великолепными шелковыми волосами; только плетеная юбочка и кольца из цветов скрывают ее наготу; ноги она расставила на ветке пониже. Дикар снял свою подругу с насеста и в сомкнутых руках подержал над пустым пространством.
– Я тебя сейчас отпущу, – низким голосом сказал он, – за то, что ты хотела от меня спрятаться. Эй! Отпусти мою бороду!
Она рассмеялась и еще сильней потянула золотистые волосы.
– Кончай! – крикнул Дикар. – Кончай! Я не уроню тебя.
Он сел на ветку рядом с ней и прижал к себе Мэрили.
– О, Дикар, – счастливым голосом сказала Мэрили. – Ты забрался наверх так, словно не был ранен. Ты выздоровел, Дикар!
– Разве я не говорил тебе это?
– Да, говорил, но я не могла поверить. Я помню, что сказал врач, когда тебя месяц назад принесли сюда, на Норрисдэм. Он говорил, что до конца лета ты даже ходить не сможешь.
– Да что знают эти глупые врачи? Мы все время на Горе отлично обходились без них. Они ничего не знают.
– Глупышка! – Мэрили нахмурилась. – Врачи очень умны. Они много знают…
– Но они меньше тебя знают о корнях, и траве, и лечебных листьях. Если бы не ты, я все еще лежал бы в постели.
– Я никогда не забуду, как ты выглядел, окровавленный, изорванный пулями азиафриканцев…
– Первая неделя должна была для тебя быть очень трудной. Мне жаль, что из-за меня у тебя было такое трудное время. – Он крепче прижал ее к себе. – Позволь показать, как мне жаль, Мэрили.
И он наклонил лицо к ней.
* * *
Долгое время она не разнимала рук, обнимая его, но наконец попросила снова посадить ее на ветку рядом с ним. Он откинулся на кору ствола, и она устроилась рядом с ним.
– Ах, – вздохнула Мэрили, опустив ресницы, задумчиво поджав губы. – Как хорошо, только ты и я, мы вдвоем. Как будто мы снова сидим на Горе на дереве, смотрим на Далекую Землю и гадаем, что там.
Лицо Дикара омрачилось.
– Может, мне не следовало вести Группу в Далекую Землю с Горы. – Его все время тревожила эта мысль. – Может, я поступил неправильно. Послушай, Мэрили. Если бы я этого не сделал, маленький Карлбергер сегодня был бы жив, и Луванс, и…
– А Норманфентен был бы кожей и костями, висящими на верху Эмпайр Стейт Билдинг в Нью-Йорке. – Мэрили сорвала с ветки лист. – Уолт был бы зверем-человеком, грязным и умирающим с голоду в лесу под нашей Горой, а может, азиафриканцы поймали бы его и посадили в клетку, в которой человек не может ни стоять, ни сидеть, ни лежать.
Джондоусон… О, ты не хуже меня знаешь, что если бы ты не свел Группу с Горы, никто сейчас не сражался бы за свободу Америки.
– Мы были свободны на нашей Горе, Мэрили. Мы жили бы там счастливо, и никто бы нас не тревожил.
– Да. – Мэрили отрывала кусочки листа и бросала их вниз. – Мы были бы свободны. Мы были бы счастливы. Мы бы не слышали хлысты азиафриканцев на спинах белых мужчин и женщин. Мы бы не видели людей, страдающих в грязи за колючей проволокой концентрационных лагерей.
Черные не подгоняли бы нас хлыстами и пинками на заводах и шахтах, чтобы мы делали вещи не для себя, а для своих хозяев. Все это и многое другое гораздо хуже происходило бы в Далекой Земле, но у нас на Горе была бы хорошая жизнь.
– Мы ее заслужили, Мэрили. Мы много работали ради нее все эти годы, после того как Старшие привели нас на Гору.
– И дали нам Обязанности и Запреты, дали нам Законы, по которым мы могли бы счастливо жить на Горе, – а потом умерли, чтобы мы жили свободно. Когда азиафриканские солдаты пришли к Горе, Старшие не убежали и не спрятались в лесу. Они спустились с Горы навстречу азиафриканцам. Они с радостью отдали свои жизни.
Старшие слышали Голос, – продолжала Мэрили, – о котором ты сам мне рассказывал на дереве на Горе. Они слышали Голос, который звучал в темном месте под землей, где матери прятали детей, когда над головой гремел гром. Они слышали слова: «В этих маленьких детях последняя, слабая надежда Америки на…»
Мэрили замолчала и посмотрела на Дикара, сведя брови.
– На завтра, – подсказал Дикар, – когда демократия и свобода, – голос его стал ясным и уверенным, – вернутся на зеленые поля, которые сегодня лежат опустошенными.
* * *
– Ты помнишь! – Лицо Мэрили снова осветилось. – Ты помнишь Голос, который слышал давно со сне. Ты не забыл его.
– Ты заставила меня вспомнить, милая. – Дикар знал, почему Мэрили привела его на это дерево, так похожее на то, на котором он ей, первой во всей Группе, рассказал о своей мечте, порожденной сном. – Я забыл. Сегодня, когда я впервые с Купола Клингмена, пришел на завтрак с Группой и посмотрел на стол, я увидел то, что заставило меня забыть о мечте.
– Что ты увидел?
Дикар сжал руку в кулак так сильно, что побелели костяшки.
– Только восемь Мальчиков, Мэрили, остались от тех двадцати шести, что я привел с Горы. Девять, считая меня. Остальные мертвы и погребены.
– Когда мы хоронили Фрэнксмита, Дикар, на его лице была улыбка. Его тело было изорвано пулями азиафриканцев, но на его лице была счастливая, мирная улыбка. Ты это тоже знаешь.
– Но этим утром на лице Бессальтон улыбки не было. И не было света в ее глазах. Она сидела бледная и молчаливая, и, если бы Элискейн не приглядывала за ней, она бы вообще ничего не ела.
– Но на лицах сотен женщин по всему миру улыбки, Дикар. Теперь у них есть надежда, но ее бы не было, если бы ты не свел Фрэнксмита, и Бессальтон, и всех остальных с Горы. Неужели, Дикар, ты поступил неправильно, когда сделал это?
– Нет, Мэрили. Я поступил правильно. Я…
Дикар замолчал и наклонил голову, прислушиваясь к призыву снизу.
– Эй, Дикар! – слышалось откуда-то поблизости. – Дикар, где ты? Эй!
Дикар опустился на нижнюю ветку и отвел листья с лица.
– Здесь,
