сделал ей какие-то документы, чтобы спрятать. По нашим сведениям, она скоро должна родить, находится где-то в мегаполисе. Но это не имеет значения. Только Фумус. Ты понял?
— Я понял, — сказал Максим Сергеевич.
— Ты понял, что никто не должен знать о его смерти?
— Я понял, что придется еще каких-то драконов в расход пустить помимо него.
— Ну, тогда бери цветы на их общую могилу, — главный кивнул на золото и деньги, — и в путь.
По пути в мегаполис Максим Сергеевич завернул в деревню, прихватил одного из самых надежных ребят — Септима, тот согласился, даже не зная, в чем дело, а когда Максим Сергеевич рассказал ему уже в электричке, то досадливо цыкнул:
— Жаль, там не будет оруженосца или оруженосицы. Хотелось бы прописать ей пару ласковых в голову. Да я бы на нее всей обоймы не пожалел, чтобы точно знать, что она не встанет больше. Такое вообще размножаться не должно.
Максим Сергеевич промолчал, а сам вдруг вспомнил белые пятна отставших болячек на загорелой коже дочери, и ему захотелось лечь в могилу так же по-глупому, как жена, с синей звездочкой, которую кто-нибудь положил бы ему в гроб. Он решил, что, когда закончит все с Фумусом, проводит Септима обратно на его полустанок, зайдет подальше, чтобы никто не услышал выстрела, и закончит эту историю с собой, со своей беготней по этой проклятой Земле, на которой больше не останется для него ничего, за что стоило бы цепляться. Но таить чуть ли не от единственного друга, что его глодало все эти годы, он уже не мог, поэтому сказал:
— Септим, этот оруженосец, возможно, моя дочь. Ее Лида звали.
— Ты уверен? — посуровев, спросил Септим.
— Нет, — покачал головой Максим Сергеевич, — не уверен. Но это может быть и моя дочь. Сколько ей сейчас? Семнадцать должно быть. Очень хреново желать, чтобы это была все же не она, но я очень хочу. Странные у меня какие-то желания остались на старости лет. Убить. Желать, чтобы дочь была мертва. А больше ничего и нет.
— Макс, ты давай не нагнетай, — проворчал Септим. — Такое сам знаешь, чем оборачивается. Еще ничего не завершено. Как бы нас не шлепнули, а не мы их. Я вон на курятине живу. От меня как от дракона толку мало, честно говоря. Ты это учитывай, пожалуйста, пока тут нюни распускаешь. С таким настроением проще сразу же обратно идти, иначе получим стилет в бочину и пулю в башку, и все зря.
— Септим, — криво улыбнулся Максим Сергеевич, — ты прямо будто женушка бурчишь. Был бы ты бабой, тебе бы цены не было.
— А ты был бы бабой, — ответил Септим, — тебе бы цена была.
Предатель ждал их возле сторожки в лесу снаружи Зеркала, облепленный мхом домик окружало болото, и отчасти поэтому раненый Фумус внутри убежища, состоявшего из одной комнатки без окон, освещенной лишь электрическим фонарем, выглядел еще болезненнее, чем смотрелся бы на свежем воздухе и солнышке с этим ранением в живот. «И доспех не помог», — с удовольствием подумал Максим Сергеевич, вглядевшись в искаженное болью лицо дракона.
Фумус, пусть и находился не в самом лучшем состоянии, глаза его блестели лихорадкой, но он все же разобрал лицо Максима Сергеевича в почти полной темноте, нашел в себе силы улыбнуться сухими растрескавшимися губами и сказал:
— Неожиданно. Я, когда эту встречу устраивал, я многого ожидал, но твое прибытие сюда для меня сюрприз есть. Дорогой тесть, я твое имя теперь хотя бы услышать могу? А то я у любимой про ее обезьян-родителей как-то не спрашивал. Я на это времени и интереса не имел. Я перед смертью хотя бы выяснить, как другие тебя зовут, могу?
— Сейчас это тебе разницы, — сказал Максим Сергеевич.
По тому, что Максим Сергеевич не удивился, что его обозвали тестем, Фумус догадался, что Максим Сергеевич уже в курсе и о браке с его дочерью, и о ее беременности.
— То, что именно ты здесь очутился, логичным и удобным исходом является. Если ты ее хотя бы вполовину того, как я ее, любил, ты мою последнюю просьбу выполнить должен, — сказал Фумус, предусмотрительно не стал дожидаться, почувствует ли Максим Сергеевич интерес к его просьбе, и спешно продолжил: — Если ты безопасности для своей дочери и ее сына или дочери хочешь, то я исчезнуть обязан, и никто, что я уже мертв, знать не должен.
— Это с моими инструкциями совпадает, — кивнул Максим Сергеевич.
— Да? — оживился Фумус, но в голосе его чувствовалась горечь. — Как все любопытно иногда складывается… Драконы, люди, друг друга грызли, грызли, а момент, когда они во мнении сошлись, взял — и наступил. Ты секунду подожди…
Фумус поднял руку в ответ на то, что Максим Сергеевич поднял автоматическую винтовку.
— Я у ювелира такую же почти синюю звезду заказал. Она, зачем, не понимает. Она не помнит. Если мальчик родится, то он как значок ее носить станет, а если девочка — она ее как заколку приспособит. Мне это забавным сейчас кажется. Я тебя отчасти теперь понимаю.
Максим Сергеевич выстрелил и уже потом сказал: «Не понимаешь».
Как и договаривались, заслышав выстрел, Септим расправился с предателем. Они утопили тела драконов в болоте, туда же отправились доспехи, оружие, что остались от Фумуса и его предателя, а также золото и деньги. На всякий случай они подпалили избушку тоже, дождались, пока она разгорится, и тронулись в обратный путь.
То ли заплутали в итоге, то ли в Зеркале что-то поменялось, но вошли в Зеркало не там, где рассчитывали, и попали сначала как будто в знакомый лес, но тот сменился непролазной чащей, из которой все не находилось выхода ни на реку, ни на железную дорогу и невозможно было угадать нужное направление ни по гудку паровоза, ни по какому-нибудь далекому звуку. В чаще вообще стояла невероятная тишина. Тут не пели птицы, не шумел ветер в верхушках деревьев, ничто не нарушало странного безмолвия. В итоге обнаружилась тропа, но и та оборвалась, растворившись в болоте среди высоких стрел осоки. С трудом, после двухдневного блуждания, в котором компас помогал слабо, им все же удалось вернуться на твердую землю, под сень какого-то ельника. К тому времени Септим, до такой степени намерзся на холодном воздухе, что начал проявлять первые признаки начинающейся
