самого июля не было, кажется, ни одного дождя.
— Двина, Двина, — надрывался Богачев. — Почему спите? Почему огня мало? Печора, почему пулеметы молчат? Днепр, не слышу твой пулемет.
Я плохо понимал, что происходит, хотя по тону Богачева, по тому, как он яростно выкрикивал осипшим, надрывающимся голосом ругательства, было ясно, что дела очень нехороши. Потом литейщики перестали ему отвечать.
— Двина, Двина, — добивался Богачев. — Где же вы? Но аппарат молчал, и, кинув трубку, Богачев побежал к выходу. В дверях он столкнулся с Дегтярем.
— Разрешите доложить, — отчетливо сказал Дегтярь, — рота под командованием товарища Шпильникова драпает почем зря.
Богачев крепко выругался и бросился к телефону.
— Днепр, Днепр! — орал он в трубку. — Полный огонь! Все, что можно. Кавказ, Федичев, бога ради — больше огня! — Он крикнул Дегтярю: — Шпильникова сюда! — и продолжал вызывать Онегу и Днепр, Кавказ и Печору и кричал всем одно и то же: — Огня, огня, больше огня! Днепр, — кричал он, — почему мало стреляете? Печора, пулеметы продвинуть вперед! Иртыш, Иртыш, взять винтовки всем до одного человека!
Дверь распахнулась, Дегтярь втащил за шиворот Шпильникова. Шпильникова трясло, он облизал пересохшие губы и оглядел подвал глазами, полными тоски. Кругом были грязные кирпичные стены, низкий потолок нависал сверху, и у единственного выхода, расставив ноги, стоял широкоплечий Дегтярь.
Богачев встал и подошел к Шпильникову.
— Ну? — спросил он очень тихо. — Ну, говори.
— Вы на меня не кричите, — произнес Шпильников, стараясь удержать прыгающие губы. — Я не виноват.
Богачев схватил его за горло.
— Не виноват? — спросил он удивленно и швырнул его на пол.
Шпильников полетел, руками цепляясь за землю, глядя на Богачева снизу вверх безумными от страха глазами.
— Почему бежал? — закричал Богачев неожиданно громко. — Почему бежал? — Дрожащими пальцами он расстегнул кобуру и вынул наган.
— А-а-а! — завизжал Шпильников и пополз, не отводя от Богачева глаз.
— Почему бежал? — повторил Богачев.
— Нам заходили в тыл, — сказал Шпильников, кажется, не сознавая, что говорит. — Положение было безвыходное. Большие потери.
— За спиною завод, — сказал Богачев. — За спиною жены и дети. Какие потери в роте?
— Двенадцать человек, — доложил Дегтярь.
— Двенадцать человек, — повторил Богачев. — Почему бежал? Почему бежал, спрашиваю?
Шпильников поднялся, глядя на Богачева испуганными собачьими глазами. Он стоял теперь на коленях и весь дрожал.
— Не мог, Богачев, — говорил он, — не мог. — Он шатался, и в паузах было слышно, как у него стучат зубы. — Сил моих нет, Богачев, не мог.
— А командовать мог? — закричал Богачев. — В президиумах сидеть силы были? Шуточки шутишь, руководитель?
Он помолчал и вдруг добавил тихо и удивленно:
— Ой, да я же застрелю тебя сейчас, на месте.
— Богачев! — закричал Шпильников, дикими глазами глядя на руку Богачева, державшую наган. — Вы не имеете права, Богачев, постойте, дайте я вам расскажу, это был такой ужас, такой ужас…
Он протягивал к Богачеву руки и, стоя на коленях, весь изгибался и всхлипывал. А в подвале было полутемно. Керосиновая лампа светила тускло, тень Шпильникова, стоявшего на коленях, простирающего кверху руки, казалась невероятной. Пол и потолок пересекали трубы, и тень, благодаря этому, то неожиданно растягивалась, то странно сокращалась, изгибалась и переламывалась. А Богачев стоял неподвижно, и его огромная тень заполняла половину подвала. Фигура, стоящая на коленях, прыгающие руки и плачущие глаза были совершенно нелепыми и невозможными. И я почувствовал, что нельзя человеку видеть эту потерю стыда, это полное оголение и расслабленность человека. И, поглядев на извивающееся существо около своих ног, Богачев направил наган Шпильникову в лицо. Шпильников завизжал отчаянно и резко, и я, то ли за визгом его, то ли из-за дурноты, охватившей меня, не услышал выстрела. Я только увидел, как дернулся наган в руке Богачева, и визг прекратился, и я не мог заставить себя посмотреть, что там такое лежит на полу. Богачев сунул наган в кобуру и вышел. Я тогда впервые видел, как убивают человека, глядя ему прямо в глаза. Это не легко пережить. Отворачиваясь, чтобы не видеть того, что лежало посреди подвала, я выбежал вслед за Богачевым.
Литейщики собрались за школой. Выпачканные в земле, они стояли, опираясь о винтовки, мрачной, беспорядочной толпой. Богачев глядел на них в упор.
— Говорить нечего, — сказал он и повторил: — Нечего говорить. Воевать надо.
К нему быстро подошел Дегтярь и сказал вполголоса:
— Богачев, разреши повести роту.
Богачев молчал, он не глядел на Дегтяря.
— Богачев, — повторил Дегтярь, — я прошу. Я имею право, Богачев. Ты не можешь мне отказать.
— Надо отогнать немцев за реку, литейщики, — сказал Богачев. — Вы отвечаете сейчас за весь завод. Дегтярь принимает командование.
Повернувшись, он вошел в школу, поднялся по обломкам лестницы наверх и прошел на наблюдательный пункт, в бывший мой класс. И я пошел за ним, уже не боясь, что он заметит меня, потому что понимал: каждый человек теперь на счету, и никто не станет думать о том, что мне только пятнадцать лет.
Пока мы поднимались по уцелевшим ступеням, пока мы шли по пустынному залу, за школой литейщики строились в ряды. Немцы были в траншее, расположенной прямо против школы; правее в той же траншее расположились турбинщики под командованием Калмыкова. По ровному полю на той стороне реки бежали, пригибаясь к земле, новые цепи людей в серых мундирах. По всей линии, занятой батальоном, из-за маленьких брустверов и укрытий щелкали винтовки, строчили пулеметы, дрожа от нетерпения, а из сада Дома инженеров не переставая били три орудия, — четвертое было уничтожено немецкою каруселью. И все-таки до тех пор, пока траншея оставалась в немецких руках, положение города было до крайности напряженным. Этот участок траншеи контролировал переправу, и люди в серых мундирах продолжали итти по полю, скрываясь за каждой неровностью, где перебегая межей, где проползая за кустарником и все приближаясь к последнему рубежу — реке.
И вот из-за здания школы вышли литейщики во главе с Дегтярем и пошли через сад прямо к бывшей своей траншее, откуда сразу же застрочили немецкие автоматы. Литейное дело требует незаурядной силы, поэтому литейщики были сплошь широкоплечие, ширококостные люди, с широкими затылками и короткими сильными шеями. Они шли, упрямо наклонив вперед головы, твердо ставя крепкие ноги. И впереди шел Дегтярь, поднимая правой рукой две гранаты, как бы примериваясь перед броском, как бы немного щеголяя уверенной твердостью походки. Им предстояло пройти пятьдесят метров, но каждый метр был пересечен тысячью вражеских пуль и тысяча смертей поджидала литейщиков на каждом метре. Но они шли, упрямо наклонив головы, неся винтовки с примкнутыми штыками, не видя, кажется, ничего, кроме этой траншеи, которую они так легко бросили и в
