и держась против ветра, переправить лодку на другую сторону канала.
Правда, я оказался довольно далеко даже от того места, где всего несколько часов назад так опрометчиво отправился на свою первую самостоятельную прогулку. Порывы все еще были сильными, поэтому нечего было и думать, чтобы на веслах выгрести одновременно против течения и ветра.
Я вылез на берег и, взявшись за носовую цепь, потащил лодку обратно. Темные тучи обнимали весь небосклон, и вода в реке была темная, почти черная, только барашки на волнах серебрились.
То и дело вспыхивали молнии, но уже не над головой, а где-то над плавнями. Скоро дорогу мне преградил стоящий на приколе катер, огороженный листами железа. Мне пришлось взобраться на палубу и пройти вдоль борта, держась одной рукой за протянутый трос, а другой, держа на привязи скачущую на волнах лодку.
Я спрыгнул на песок и вдруг обнаружил, что одно весло исчезло. Я представил, как покачивается оно на волнах далеко-далеко от меня, и в первый раз за все время мне стало не по себе.
Но куда же оно, все-таки делось? Так, нет весла с левого борта. Значит, оно могло зацепиться за что-то, пока я проходил по палубе.
Слабая, почти несбыточная надежда заставила меня снова сесть в лодку и проплыть рядом с железной изгородью.
И, о радость! Я действительно увидел свое весло, которое плотно засело в щели изогнутого буквой «Г» листа металла. Если бы не случай, я ни за что бы его не заметил, так ловко оно замаскировалось. Торжествуя, я извлек пропавшее весло и уже не спускал с него глаз.
Перед самым шлюзом я заметил на противоположном берегу канала двух отчаянно машущих рыбаков. Когда я перевез сильно продрогших товарищей по несчастью на другую сторону, они долго меня благодарили. Ведь встретить кого-нибудь в такую погоду было большой удачей.
Между тем гроза окончательно стихла, снова стало тепло, и только меленький грибной дождик напоминал о пронесшейся непогоде. Туча пушистым одеялом накрыла мой город. Мягкие лапы тумана опустились до самых крыш и макушек невысоких еще каштанов и широколистых лип, которые вот-вот собирались зацвести.
И было непонятно, то ли это дождь еще накрапывает, то ли уже сам туман конденсируется на листьях, на мокром асфальте, и на моих щеках.
Я шел по тихим улочкам в прекрасном расположении духа, позабыв и думать о приключениях сегодняшнего дня.
Дома мне даже не пришлось оправдываться перед вернувшимися с работы и ни о чем не подозревающими родителями.
Да они и не спрашивали.
Все летние каникулы я практически каждый погожий день проводил на воде. Конечно, в носовом отсеке всегда был спиннинг, но я далеко не каждый день им пользовался. И, конечно, там же, в носовом отсеке, рядом с рыболовными снастями всегда была книга.
Утром я рано вставал, завтракал чем придется, брал с собой пару бутербродов и отправлялся на лодочную станцию.
Идти было не очень близко, и я успевал продумать свой дневной маршрут. Часто я просто никуда не торопился, а выбирал подходящую песчаную косу и, вспоминая уроки акробатики, прыгал в воду то кульбитом, то задним или передним сальто. Накупавшись до звона в ушах, ложился на белый речной песок передохнуть и почитать.
Я лежу поперек лодки на лавочке, положив голову на одно весло и закинув ноги на другое. Течение медленно вращает лодку, я это чувствую даже с закрытыми глазами. Это, в общем-то, не безопасное занятие, потому что в любой момент из-за поворота может вылететь «Метеор» или быстроходный катер.
Я не даю себе заснуть, изредка поднимаю голову и осматриваюсь.
Кружит надо мной синий атласный купол неба с воткнутой почти в зенит сверкающей шляпкой солнца. И берега через синее зеркало канала тоже кружат — желтые, горячие, в редких пятнах зарослей тальника или рослых тополей.
Разморенный полуденным зноем, запрокинув голову, я смотрю как бегут по пустынному берегу двое, останавливаясь на мгновение, целуются, прикасаясь друг к другу одними губами, загорелые и прекрасные.
Охваченный смутным волнением, я смотрю на этот вечный ритуал любви, но лодка снова поворачивается, а у меня нет сил даже повернуть голову.
И снова только небо, да пара чаек, стремительных, как росчерк пера.
А потом опять тот, манящий берег и на нем только две пары следов на песке, уходящих за гребень кустов.
Иногда я позволял течению уносить меня далеко, мимо каменных набережных и многолюдных пляжей Кременчуга, за большой каменный мост к многочисленным островкам начинавшегося вскоре другого искусственного моря.
А потом по несколько часов размеренно греб до самой лодочной станции, или до ближайшей песчаной косы, для того, чтобы, взявшись за цепь, прикрученную к носу лодки, тянуть ее по колено в теплой и ласковой воде.
И я совсем не завидовал лихим моторкам, проносившимся вверх и вниз по течению Днепра.
Разве знал кто-нибудь из этих самоуверенных седоков, оставляющих за собой шлейфы дыма над закатной гладью реки, разве знал кто из них эту реку и каждый метр берега так, как я, и чувствовал ли кто такое сродство со всем этим сверкающим синими, желтыми и зелеными ослепительными красками миром?
Эпилог «Войны и мира»
Приблизительно в начале лета 1964 года я вдруг решил, что буду заниматься философией. Именно так: не стану философом, а буду заниматься философией. Как сейчас помню, при каких обстоятельствах мне пришла в голову эта странная, с точки зрения обычного человека, мысль. Я дочитывал роман Толстого «Война и мир».
Киноэпопея режиссера Бондарчука выйдет еще только через два года. Поэтому перед глазами у меня еще не могли мелькать знакомые сейчас каждому школьнику сцены из этого фильма.
Нечего и говорить, что роман захватил меня и держал в напряжении вплоть до последней страницы. По своему обычаю прочитывать каждую книгу от корки до корки, я добрался и до эпилога четвертого тома. Того, где описываются последние слова его героев. Затем начал читать вторую часть, в которой ни о Наташе, ни о Пьере уже не было ни слова, а были какие-то рассуждения об истории и о причинах исторических событий.
Темное знание этих строк вдруг всколыхнуло мою душу, и я почувствовал, смутно еще тогда — вот оно. Чтение настолько захватило меня, что привело в возбужденное состояние, какого я не испытывал даже при чтении любимых стихов.
И опять ко мне вернулось то удивительное чувство, которое я испытал при чтении эпизода ранения князя Андрея при Аустерлице: видение бездонного неба и невыразимое ощущение присутствия высшей силы, гораздо более
