разговаривает. ненавижу когда она это делает. ненавижу когда она пропадает. я скучаю я так по ней скучаю какая же я жалкая
В животе разверзается пропасть. В последней строке я узнаю себя. Кэтрин умоляла маму открыться ей хоть немного, тосковала по ней и ненавидела себя за это. Выходит, мама была такой всегда. Дело не во мне.
Между этой страницей и следующей зажат листок бумаги. Видимо, зарисовка рентгена, о которой писала Кэтрин. Я разворачиваю листок – хрустящий, белый, прекрасно сохранившийся. Рисунок выполнен основательно. Грудная клетка. Тонкие затененные кости. И стрелка, указывающая на область сердца в левой части рисунка.
Секундочку. Я видела свои снимки – мне делали рентген, когда я болела пневмонией. Они были не такие. На снимке сердце слева. Значит, в реальности оно справа, а не там, где должно быть.
Я недоуменно хлопаю глазами. Мамино сердце расположено зеркально. Я и не знала. Она об этом не рассказывала. Конечно, она и не обязана о таком рассказывать, и все-таки. Мне кажется, это важно. Звучит как вещь, о которой мне следует знать.
Звучит так, будто я об этом уже слышала. Я отматываю время назад, перебираю воспоминания – и точно, вот оно. Декстрокардия, зеркально расположенное сердце. Так говорилось в отчете о вскрытии, который я видела в морге. У той девушки сердце тоже располагалось справа, как у мамы.
Меня пробирает дрожь. Ниточки сплетаются между собой. Я знала, что так будет. Но если это правда, то отмахнуться от подозрений уже не получится. Догадки, которые я успела отмести, снова напоминают о себе. Возможно, эта декстрокардия генетическая, возможно, она означает, что та девушка – ее настоящая дочь. А я нет.
А может, все совсем не так. Может, я никогда не раскрою всех загадок этой семьи.
Я складываю рисунок и убираю назад в книгу. Через минуту я вернусь к себе в комнату. Вымою руки, спущусь на ужин и постараюсь забыть обо всем, что сегодня случилось. А когда пойду спать, то скрещу пальцы и буду надеяться, что мне не приснится мамин автоответчик и как она снова и снова сыплет извинениями, сталкивая сестру с дерева.
Восемнадцать
Я просыпаюсь во вчерашней одежде. Библия Кэтрин лежит на тумбочке, фотография из маминого экземпляра стоит за ней. Одна мертва, другую преследует прошлое.
Я переворачиваюсь на спину, смотрю в потолок. Бабушка сказала, что Кэтрин умерла до моего рождения. До того, как могла родить дочь, которая сейчас была бы моего возраста. Тогда откуда взялась девушка в поле? Не кузина, не сестра. Бабушка о ней говорить отказывается. Неприкаянная душа, чужая для всех, кроме меня.
Всего лишь второе утро в Фэрхейвене, а мне уже кажется, что с приезда в Фален прошли годы. Пожар, девушка, Кэтрин. Я думала, что без мамы будет проще, что я найду здесь все ответы. Вместо этого я нашла только обломки ее прежней жизни и еще больше вопросов.
Я по горло сыта неведением. Я больше не позволю бабушке меня обманывать.
Я переодеваюсь и спускаюсь на кухню. Бабушка уже стоит у плиты, лущит кукурузу и приглядывает за закипающей водой. По обе стороны от этой комнаты раскинулся Фэрхейвен с его темными углами и запертыми дверями. Вчера утром я думала, что дом покажет мне то, чего не хочет показывать бабушка. Я ошибалась. Правду можно найти только здесь – за этим шатким столом, пока бабушка возится у плиты, улыбаясь мне едва заметной улыбкой.
– Тебе лучше? – спрашивает она. – За ужином ты была какая-то притихшая.
Это правда. Я смела все, что было в тарелке, и быстро вернулась наверх, потому что не могла сидеть с ней и делать вид, что все в порядке. Не могу и теперь. Она скрывает от меня правду, как скрывала мама. Всю жизнь другие люди решали за меня, что мне следует знать. Довольно.
– Какими они были? – Бабушка ясно дала понять, что не расскажет ничего о девушке из пожара, так что я начинаю с близняшек. Что-то я уже знаю из дневника Кэтрин. Но мне нужно услышать это от бабушки.
– Девочки? – Она поднимает глаза на меня. Я ищу в ее лице облегчение, хоть какой-нибудь намек на то, что она рада наконец рассказать правду. Ничего. По крайней мере, ничего, что я могу истолковать. – Они были неразлучны. Наверное, у близнецов всегда так.
Я пришла не за этим. Не за пасторальной картинкой с двумя девчушками в одинаковых платьицах, которые смеются и держатся за руки. Я не верю, что все было так.
– Но когда-то же они ссорились, – говорю я. Про Библию и сломанную руку я решаю не упоминать. Может, бабушка давно прочла дневник Кэтрин, но, пока я не буду знать наверняка, эту информацию лучше придержать.
– Ну конечно. – Она берет следующий початок и начинает обдирать листья. Я морщусь, вспоминая кукурузу в поле с раздвоенными, перевитыми между собой початками. – Порой я только и слышала: невеличка то, невеличка это, а иной раз Кэтрин без конца таскала у твоей матери одежду.
Невеличка. Снова.
– Кэтрин так называла маму?
Бабушка бросает початок в кастрюлю и даже не морщится, когда капли кипятка попадают ей на кожу.
– Это было их общее прозвище. У них все было общее. Они делились всем.
Жаль, что никто не поделился со мной. Никто не подумал рассказать об этом мне. Я захожу с другой стороны.
– А как начался пожар? – спрашиваю я и сажусь за стол.
Бабушка вскидывает брови.
– Который из?
– В абрикосовой роще. Тот, что «несчастный случай», – прибавляю я саркастично.
– Оставь этот тон. – Она помешивает воду деревянной ложкой, хмурится. – Как знать, отчего происходят такие вещи?
– Просто как-то странно. Целых два пожара на одной ферме.
– Мир велик и полон случайных совпадений, – говорит она. Я даже не пытаюсь возражать, хотя ежу понятно, что это полная чушь. Споры тут не помогут.
Она двумя пальцами вылавливает из воды початок, выкладывает его на тарелку и присыпает солью.
– Ешь.
– Это весь завтрак? – Накопившееся раздражение выплескивается наружу. Мне ни разу не удалось загнать ее в угол. Ни разу.
– Всем нам приходится довольствоваться тем, что мы имеем. – Она ставит тарелку передо мной и выжидательно замирает, как будто собирается смотреть, как я ем. Игнорируя тарелку, я встаю и подхожу к холодильнику. Бабушка раздраженно вздыхает, и я прячу довольную улыбку. Может, правды от нее не добиться, зато теперь я знаю, что вывести ее из себя вполне в моих силах.
В холодильнике пугающе пусто, не считая пары пачек сливочного масла, пакета с подвядшей стручковой фасолью и внушительного запаса
