контору спалит», — подумал я, всё больше склоняясь к немедленной ликвидации пленного.
Но принимать решение было нужно как можно скорее. Я всеми фибрами души чувствовал, что мышеловка вот-вот захлопнется.
И я, скрепя сердце, это решение принял.
— Ладно, Фриц, не буду тебя, пожалуй, грохать. Хотя очень хочется. Но при двух условиях.
— Я всё сделаю! — слёзно заверил он трясущимся голосом.
— Во-первых, перестань плакать. Ты нас демаскировать своими слезами будешь. А во-вторых, ты должен будешь беспрекословно слушаться меня.
— Я буду слушаться, буду, — закивал он.
— Если будешь вести себя нормально и не попытаешься бежать, то обещаю, что живой будешь, с руками и ногами, и даже я в плен тебя отведу. Ну, а если дёрнешься, — вытащил из-за пояса финку, — то не обессудь. До пенсии ты точно не доживёшь и парад наших войск в Берлине не увидишь.
Убрал финку обратно.
Немец поднялся и радостно, с надеждой в глазах, запричитал слова благодарности. Я его слушать не стал, а кивнул в сторону лестницы:
— Уходим!
«Бабах!» «Бабах!! Ба-ба-ба-бах!!!» — в один момент раздался каскад взрывов, который сложился в один большой гвалт.
«Бууух!!» — разнеслось в небесах эхо на всю округу.
На инстинкте чуть вжав головы в плечи, мы обернулись и увидели, как большое облако дыма заволокло дорогу, где находился центр колонн.
— Ч-ч-что это? — ошарашено спросил Мольтке, выпучив глаза.
Я шмыгнул носом и, покачав головой, пояснил:
— А это, Фриц, наша минная ловушка сработала. А всё, судя по всему, благодаря тебе.
Тот удивлённо посмотрел на меня.
— А при чём т-т-тут я?
— Так, а кто ж? По твоей же наводке миномётчики, по ходу дела, в один из закопанных снарядов и попали. Тот рванул, и от его взрыва произошла детонация всего заминированного участка.
— А там у вас были закопаны снаряды? Мины? Почему они раньше не взорвались?
— Не знаю. Наверное, в начале боя провода чьим-то взрывом повредило. Очевидно, что наши сапёры не смогли обнаружить и исправить разрыв, вот и не получилось инициировать подрыв. Ну, а сейчас, наконец, бахнуло как надо, — вздохнул я, прикидывая масштабы разрушений, которые из-за дыма толком видно не было. А затем, перехватив винтовку поудобнее, отдал приказ: — Хватит болтать! Уходим! Нас уже заждались в другом месте!
Глава 17
К бою готов!
Спустились на первый этаж. Я выглянул из подъезда. На улице никого видно не было. Скомандовал: «Бегом!» И наша разношёрстная диверсионная группа устремилась к мотоциклу. Модель транспортного средства оказалась мне уже знакома. Это был всё тот же «KS-750» с коляской и стоящим на ней пулемётом. Он являлся точной копией того мотоцикла, на котором мы возвращались в Новск после стрельбы из ПТР.
Мысль об уничтоженном и потерянном оружии, выстроила в больной голове логичную цепочку, конечным звеном которой была картина, как я из ПТР привожу в негодность немецкие гаубицы, стреляя каждой из них в ствол.
Но, увы, сейчас в моём распоряжении ничего подобного не было. Финка, верный ТТ, две винтовки Маузера и вот теперь пулемёт МG-34 составили всё моё вооружение. И мне предстояло решить непростую задачу, как с помощью столь скудного арсенала уничтожить ненавистную батарею.
Завёл мотоцикл, сев за руль, и приказал пленному, у которого руки до сих пор оставались связанными, разместиться в коляске, при этом руки всегда держать на виду.
— И не вздумай их плащом накрывать. Твои ладошки я должен видеть. А если увижу в них хоть что-то, напоминающее оружие или предмет, представляющие для меня угрозу, а также, если я почувствую неладное, имей в виду — ликвидирую как врага народа. Понял?
Фриц в отрицании помотал головой. Он вновь подтвердил слова, сказанные ранее:
— Я принял свою судьбу и готов идти с тобой до конца.
Его резон я, в общем-то, давно понял. Сейчас он стал для своих чужим. Более того, он стал предателем и самым настоящим врагом для немецкой нации. Но вот в этом-то и крылась сложность ситуации. Врагом он для своих стал, а вот своим для наших (в моём лице) стать не смог. Глядя на него, я сразу вспоминал горящие деревни и разрушенные города нашей Родины и сдерживал себя, чтобы немедленно не совершить справедливую и законную месть. Месть за всё и за всех. Но все же я держался, помня о том, что этот немец нам может сослужить хорошую службу.
Думаю, Фриц это тоже прекрасно понимал. А потому всем своим видом и словами он заверил, что теперь со мной и за меня. Правда, говоря это, в конце своей пламенной речи он добавил, что, к сожалению, не знает моего имени.
Давя на ручку газа, я вначале хотел было съязвить, отговорившись какой-нибудь хохмой. Потом хотел назвать свою фамилию. Но затем, посчитав, что первому встречному раскрываться по меньшей мере глупо, решил частично своё инкогнито раскрыть и заявил, что зовут меня Забабаха.
Посмотрел на реакцию. Её особо и не было вовсе. Только увидел, что сидящая рядом каска кивнула вперёд (а я его в каску тоже нарядил) и всё. И тогда мне в голову пришла мысль о том, что Фриц, услышав мою «фамилию» принял её буквально так, как я и сказал. Впрочем, если хорошенько подумать с кем мы имеем дело, то в этом не было ничего удивительного. Им же пропаганда уже лет десять втирает, что мы «недочеловеки». А это значит, что для него нет ничего необычного в том, что у таких вот варваров, как я, столь непривычные арийскому слуху имена. Или фамилии?
Да, собственно, мне было на это абсолютно наплевать. Что он там думает? Что его там заботит? Это было сейчас дело двадцать пятое. Мне сейчас предстояло решить, что делать дальше.
И время у меня оставалось ровно до тех пор, пока мы по дуге мчимся по пустынной улице на западную окраину Троекуровска.
Конечно же, в голове в первую очередь сидела столь приятная слуху красноармейца фраза о немецком штабе. Во все времена, во всех войнах, уничтожение штаба и высшего командования всегда считалась главной целью. Но именно здесь и сейчас я это делать считал нецелесообразным.
Вот прямо так — дело уничтожения штаба у меня сейчас по ценности стояло не на первом месте. Парадокс, но это так. После всестороннего обдумывания, я пришёл к мысли, что туда ехать мне ненужно.
Ну да, вроде бы штаб, туда
