выдающимся русским военным теоретиком партизанским армиям второй половины XX века, как нельзя лучше подходит для характеристики ополчения византийских акритов, которые воевали на границе против арабов или сельджуков, но в любой момент были готовы примкнуть к тому или иному узурпатору, такому как Артавазд, Исаак Комнин или его племянник Алексей. К сожалению, работы Н. Н. Головина и Е. Э. Месснера – крупных русских военных теоретиков XX века, А. С. Моховым не использовались, что заметно снижает научную ценность первой главы его исследования.
Попытки автора реконструировать картину развития византийской военной системы сталкиваются с фундаментальной проблемой, заключающейся в объективной недостаточности информации византийских источников, которая позволила бы осуществить системный анализ развития византийских вооруженных сил. Автор справедливо подчеркивает регулярный характер византийской полевой армии, однако целый ряд важнейших вопросов остается в его исследовании без ответа. Насколько такие понятия как «турма», «тагма», «банда» или «контубернии», известные из источников[223], соответствовали критериям, предъявлявшимся к воинским частям в армиях Нового времени? Как могла меняться численность подобных подразделений в VIII–IX веках, не говоря уже о более позднем периоде? Были ли византийские офицерские чины – «турмарх», «друнгарий», «кентарх», «пентарх», «декарх» – действительными чинами в том иерархическом смысле, который, например, вкладывал в понятие офицерского чина «Табель о рангах» императора Петра I? Или же византийские офицерские чины представляли собой военные должности, которые распределялись между стратилатами в зависимости от практической необходимости, но не влекли за собой изменение их общественного положения?
Эти вопросы не находят, увы, исчерпывающего ответа в исследовании А. С. Мохова. Очевидно, что с точки зрения византийской государственной системы титулы имели более важное значение, чем военные должности, что, как отмечает А. С. Мохов, отразилось в различии между опсонием – должностным жалованьем, и ругой – денежным содержанием, проистекающим из титула[224]. Однако фрагментарное состояние источников не позволяет автору более подробно исследовать эволюцию офицерского корпуса Византийской империи, несмотря на то, что в других публикациях ему удается восстановить основные этапы послужного списка Алексея Комнина и ряда других доместиков при помощи материалов сфрагистики[225]. Решение подобной масштабной задачи едва ли возможно, так как специальное изучение византийской военной элиты немыслимо без анализа более широких проблем, связанных с изучением эволюции византийской аристократии. С нашей точки зрения, история византийской армии должна рассматриваться в широком контексте политической и социальной истории Византийской империи, ибо специальные работы по истории византийской военной организации, написанные на основе письменных источников без привлечения археологии и изобразительных материалов, обречены на неудачу.
Книга А. С. Мохова остается пока единственным монографическим исследованием по византийской военной истории, опубликованным в России в последние годы. Она в известном смысле дополняет старые работы В. В. Кучмы, но не может считаться исчерпывающей. Последние, написанные в соавторстве с коллегами, публикации А. С. Мохова весьма далеки, к сожалению, от истории византийской военной организации, однако представляют собой определенный интерес для историков Второй мировой войны[226]. Главными героями подобных публикаций становятся не византийские стратиги и архонты, а такие деятели как И. Д. Максименко (1894–1977) – в 1941 году директор Херсонесского музея, а в прошлом – политический комиссар Первой конной армии, затем сотрудник ВЧК, разделяющий ответственность за массовые убийста многих тысяч русских офицеров, расстрелянных и замученных в Крыму в 1920–1921 годах, трагическая участь которых описана замечательным поэтом Иваном Савиным (1899–1927).
История варяжской гвардии
Описывая состояние агонии, в котором оказалась Византийская империя к началу 1081 года, Анна Комнина упоминает, что ее отец, захвативший Константинополь, мог всерьез полагаться лишь на небольшой отряд в 300 бойцов. Вероятно, все остальные подразделения византийской армии к 1081 году утратили боеспособность, но не из-за «трусости» и «вялости», которую приписывали грекам западные хронисты, а из-за страшных потерь в аръергардных боях, которые беспрерывно в течение десяти лет вела византийская армия после Манцикерта, отступая из Армениака через Каппадокию к побережью Мраморного моря и стараясь хоть как-то задержать наступление Русселя де Байоля и сельджукских орд. При этом на Балканах армия ромеев продолжала борьбу против печенегов, которые постоянно тревожили дунайскую границу империи и будоражили мятежных болгар.
Из кого же состояли эти «триста спартанцев» Алексея Комнина? Во-первых, к этому отряду Анна относит тагмы хоматинцев – очевидно, катафрактов из крепости Хомы, оступивших из Анатолии под натиском сельджуков, – некогда доблестных, но потерявших кадрированный состав в непрерывных боях и укомплектованных в 1081 году новобранцами. Во-вторых, Анна Комнина называет немногочисленных солдат-чужеземцев, которые носят меч на правом плече [καὶ ξενικῶν τινων εὐαριθμήτων βαρβάρων τῶν ἐπὶ τοῦ δεξιοῦ εἰωθότων κραδαίνειν ὤμου τὸ ξίφος][227]. Под этими чужеземцами она подразумевает солдат варяжской гвардии.
Действительно, наиболее боеспособной и доблестной частью византийской армии традиционно и по праву считалась именно варяжская гвардия[228]. Укомплектованная скандинавскими норманнами, преимущественно норвежцами и данами, а также русскими воинами – подданными Рюриковичей, варяжская гвардия византийского императора уже имела опыт длительной борьбы с арабами, сельджуками и печенегами. Варяжские части были примером для южноитальянских норманнов и англосаксов, вступавших в ряды византийских вооруженных сил.
Как известно, одно из первых упоминаний варягов «Βάραγγοι» на византийской службе содержится в хронографии Георгия Кедрина, в записи за 1034 год[229]. Древнескандинавский термин «Vaeringjar» в византийских источниках буквально обозначал норвежцев, солдат из Норвегии. В предыдущую эпоху, в IX–X веках, норманнов, т. е. скандинавов в целом, обычно называли как в некоторых германских источниках (Бертинские анналы, Лиутпранд), так и в византийских источниках (Константин Багрянородный) более архаичным термином «rhos» или «ρως». Как полагал В. Г. Васильевский, термин «рос», в текстах Константина Багрянородного обозначавший норманнов, княживших в Киеве, в XI веке начал употребляться в византийских источниках вместе с новым термином «варяг» – получилось «варяго-русь» или «варяги руси».
Это обстоятельство является важным свидетельством скандинавского происхождения Древнего Русского государства. Как доказывает на основании исследования археологических памятников Л. С. Клейн, Древнее Русское государство было создано норманнскими конунгами и, помимо восточных славян, опиралось на скандинавскую, вероятно, норвежскую военную знать[230]. С точки зрения В. Г. Васильевского, под «варягами руси» в византийских источниках подразумевались воины Древней Руси, которые были подданными Киевского великого князя и которые нанимались на службу Византийской империи в соответствии с договором, заключенным в 911 году с Византией норманнским конунгом Хельгу, более известным благодаря «Повести временных лет» как Олег Вещий[231].
Еще в правление императора Феофила (829–842) росы атаковали византийские владения на Таврическом полуострове. В 839 году послы росов в Константинополе, находившиеся на службе Хазарского кагана, были упомянуты в Бертинских анналах. В 855 году тавроскифы, т. е. росы, уже находились на службе у византийского императора Михаила III Пьяницы (856–867), и, согласно сообщению Генезия, принимали участие в убийстве евнуха Феоктиста. В византийской литературе тавроскифами обычно называли славян Поднепровья или викингов,
