Выйти замуж за моего брата. По крайней мере, тогда у твоего ребенка был бы отец. А сейчас? Теперь ты просто умирающая женщина, стоящая на пути прогресса.
Угроза повисает в воздухе, но я стою непоколебимо, мой ответ холоден как могила.
— Если я умру здесь, Перес, мой последний приказ будет предельно ясен. Твой домашний адрес, твоя прекрасная жена и дети, и не будем забывать о твоей любовнице — все они станут непосредственной целью.
Он смеется — пустой звук, который издевательским эхом отдается вокруг нас.
— Ты действительно веришь, что эти люди преданы тебе? Ха! Пожалуйста, они все только и ждут возможности получить то, что у тебя между ног. А когда ты уйдешь, я просто расплачусь с ними, как сделал это с Романом.
Упоминание о Романе — как нож в брюхо, но я не позволяю боли проявиться. Я чувствую, как падает температура, или, может быть, это моя кровь становится холодной, как сталь, в моих венах.
— Думаешь, ты знаешь, что такое преданность, Перес? Купленная преданность не стоит бумаги, на которой напечатаны твои грязные деньги.
— Ты закончила? — Уверенность Переса сочится из его уст, когда он подходит ближе, а в его словах звучит смертельная законченность. — У тебя есть последний шанс, Лана. Прими мою сделку, или я уберу тебя, твою подругу и вырежу твоего ребенка, чтобы его папаши нашли его на пороге своего дома.
Я лучше умру на ногах, чем буду жить на коленях, особенно перед мужчиной, который не признает чести, если она кусает его за задницу. Всеми фибрами своего существа я кричу о неповиновении и встречаюсь взглядом с Пересом, и окончательность момента окутывает нас, как саван.
— Иди к черту, — выплевываю я.
Лицо Переса искажается в маске ярости, и он направляет пистолет прямо мне в голову. Я стою твердо, моя решимость непоколебима, как никогда. Я закрываю глаза, но не в страхе, а принимая все, что уготовано судьбой. В этот момент я неприкосновенна не потому, что непобедима, а потому, что отказываюсь подчиниться его угрозам.
24
РОМАН
В воздухе витает густой и резкий запах крови. Она может быть моей, а может принадлежать любому из дюжины тел. Вонь въедается в каждый мой вдох. Каждый шаг кажется милей, каждый вдох трудом. Мое тело кричит, каждый сантиметр болит от боли, которую можно получить только обманув смерть.
Рука Григория крепко обхватывает меня, его сила удивляет, учитывая обстоятельства. Парень, который считал меня предателем, теперь спасает мою задницу, тащит меня из этого богом забытого склада, держа за руку так, что не отпустит. Здесь все перепутано.
Мы пробираемся через завалы, наши шаги медленные, размеренные, пока Лука догоняет нас, его лицо — маска стратегии и озабоченности.
— Какого черта Роман здесь делает? — Требует он, дыша белым дыханием в прохладном воздухе.
Григорий даже не сбавляет шага, его голос звучит как хриплое рычание.
— Долго рассказывать. Сначала нам нужно выбраться отсюда.
Лука не спорит, вместо этого он проскальзывает под другим моим плечом, твердым присутствием выравнивая мою неровную походку.
— Двигайся быстрее, — бормочет он, бросая взгляд то на темные углы, то обратно.
Металл и битое стекло под нашими ногами — коварный ковер, и каждый шаг, это риск. Я чувствую каждый толчок, каждый удар по моим избитым ребрам, вызывающий новые волны боли.
Внезапно Григорий спотыкается, из него вырывается придушенный хрип, когда он почти падает на колени. Его лицо белеет, глаза напрягаются. Его ранили, теперь я замечаю темное пятно, расползающееся по его боку.
— Черт, Григорий! — Шиплю я, хватая его прежде, чем он упадет на землю. Руки Луки быстро подхватывают его, поддерживая с другой стороны.
Григорий дышит с трудом, его обычная стоическая маска разрушена болью.
— Просто царапина, — откровенно врет он, пытаясь выпрямиться.
Я оглядываюсь в сторону склада, паранойя подтачивает мои пятки.
— Мы не можем здесь останавливаться, слишком опасно.
Лука мрачно кивает, сканируя периметр.
— Мы потащим его, если придется, но не остановимся.
Григорий поправится, это всего лишь царапина. Я твержу себе это, пытаясь поверить в ложь, которая проскальзывает сквозь стиснутые зубы. Он крепкий, как гвозди, всегда таким был. Но, черт возьми, это я должен был получить пулю, а не он.
Десять лет назад все было иначе. Синдикат Братвы бурлил контролируемым хаосом, который мог организовать только отец Ланы. Я был новобранцем, самоуверенным парнем, у которого кишка тонка, но считающим, что все здесь принадлежит мне. Так было до тех пор, пока не вошел Григорий. Он был не просто новым мускулистым парнем, у него был взгляд, который замораживал тебя на месте, настоящий ледяной сукин сын.
Помню, как мы впервые заговорили по-настоящему. Он застал меня врасплох в баре, где остальные праздновали какую-то грязную сделку. Холод пробирал меня до костей, но я был слишком пьян от молодости и водки, чтобы беспокоиться.
— У тебя есть огонь, Мальчик, — сказал Григорий, протягивая мне сигарету окровавленной рукой, и из его губ повалил дым. — Но огонь без дисциплины только и ждет, чтобы перегореть. Хочешь продержаться? Научись контролю.
Тогда я посмеялся над этим, отбросив его совет в сторону, как делал с большинством вещей, которые не соответствовали моему мировоззрению. Но сейчас, шатаясь по этой пустоши из стекла и металла с истекающим кровью Григорием рядом, я осознал, насколько эти слова на самом деле дошли до меня. Он был моим неизменным помощником, наставником, когда я меньше всего этого ожидал.
Он был чем-то большим. Брат по оружию, товарищ в самые темные времена. Он видел меня через предательства и двурушничество, через смертельные поединки верности и кровавые бани предательства. Мы были из одной ткани, выжившие по своей природе и выжившие благодаря своему упорству.
— Оставайся с нами, парень, — не могу сдержать дрожь в голосе.
Глаза Григория, хоть и остекленевшие от боли, смотрят на меня с яростной силой.
— Я пока не собираюсь уходить, — ворчит он, и русский акцент становится все гуще от напряжения. — Слишком много работы.
Лука заставляет нас двигаться, его собственная интенсивность, это молчаливая сила, заставляющая нас двигаться вперед. Я вижу, что он делает расчеты в своей голове, прокладывая наш маршрут, как будто мы всего лишь еще один из его замысловатых планов. Но даже самые лучшие планы могут рассыпаться, когда в дело вступают кровь и пули.
Пока мы пробираемся через заброшенные штабеля грузовых контейнеров, я автоматически сканирую местность на предмет угрозы, несмотря на пульсирующее напоминание о ранениях. Если Григорий все еще стоит на ногах и борется со своей раной, то
