— С тобой все в порядке, Тайгер?
— Ранен.
— Сильно?
— Нет. Продержусь.
— Не дури. Возьми на подмогу Ленни и Кейси Балланку. Передай им эстафету.
— У меня в этом деле присутствует личный интерес, приятель, — ответил я и положил трубку.
Тейш наблюдал за мной с вновь обретенным интересом. Затем я позвонил Чарли Корбинету.
— Я нашел Тейша, Чарли.
— Где? (Я услышал, как он вскочил на ноги.)
— В квартире над баром Слоуна. — Я назвал адрес. — Как Вей?
Когда я назвал ее имя, Тейш вцепился побелевшими пальцами в подлокотники кресла. Чарли ответил:
— В сознании, но еще не говорит. Она выкарабкается. Она не станет говорить ни с кем, кроме тебя. Да, Тайгер, Конгресс приостановил расследование по нашей организации.
— У Мартина Грейди все теперь в порядке, не так ли?
— Они на время замораживают расследование, которым занимается комиссия конгресса. Похоже, никто не может понять, как тебе это удалось, но вопросов не задают. Готовься к встрече с Хэлом Рэндольфом.
— Я не приеду, полковник.
— Ты что...
— Малкольм Турос еще на свободе. Он допустил промашку с главной мишенью, но у него есть еще одна, пусть и не основная. Это я.
Положив трубку, я повернулся к Тейшу и рассказал ему все, что произошло с момента его похищения. Когда я закончил, он кивнул, буравя меня своими черными глазами, и произнес:
— У меня будет сын, похожий на тебя. Я постараюсь, чтобы он был таким, как ты.
Я ничего не ответил. Вынув носовой платок, я затолкал его под рубашку, на рану. Она начинала болеть. Сквозь шум дождя и грохот веселья внизу я услышал вой сирен приближающихся полицейских машин. Затянув пояс плаща, я сунул руки в карманы.
Мои пальцы нащупали рубин. В нем было что-то чувственное. Стоило мне до него дотронуться, как в моем воображении возникала маленькая фигурка смеющегося надо мной дервиша. Кружась в танце, он постепенно приближался ко мне, где было достаточно света, чтобы я мог разглядеть его. Я понял, что теперь ему от меня не уйти. Я разгадал его связь с рубином. Оставалось только назвать имя, и видение исчезнет навсегда.
Сирены звучали все громче, и на улицу начали высыпать люди.
— Через минуту полиция будет здесь. Теперь все будет в порядке.
Тейш согласно кивнул и медленно, со значением повторил:
— Теперь все будет в порядке.
Выйдя из дома, я перешел на противоположную сторону улицы, поджидая, пока подъедут машины полиции и госбезопасности. Убедившись, что они прибыли, я торопливо пошел прочь, чтобы покинуть район прежде, чем его оцепят.
Я сунул руку в карман и принялся перекатывать в пальцах кроваво-красный рубин.
Бывают такие вечера, когда вы можете ощутить себя властелином города. Непрекращающийся проливной дождь словно смыл с улиц всех прохожих. Городские магистрали — вены и артерии города — опустели, больше не чувствуется в них биение жизни. Район, где я сейчас оказался, был подобен ампутированной части тела. Город, всего лишь несколько часов назад населенный живыми существами, словно вымер.
То и дело слышались раскаты грома, колючие струи дождя больно стегали по лицу. По обе стороны улицы тянулись вереницы ветхих домов, жадно поглощавших дождевую влагу. Окна домов были мутными от грязи.
Дождь смыл вековую грязь с тротуара, и теперь в воздухе чувствовались запахи свежей зелени и моря с легким привкусом выхлопных газов.
Я шагал по улице в полном одиночестве. Но ощущение запустения было обманчивым. Ведь где-то здесь затаились Малкольм Турос и свинья по имени Сарим Шей. У меня в кармане лежал ключ от тайной комнаты, где их можно найти, и я все перекатывал в пальцах кроваво-красный камень, который так уютно помещался в пупке прекрасной женщины.
«Погоди, — думал я, — еще немного, и я вспомню. Смейся, смейся, но ты развеешься в дым, как только в памяти всплывет это слово».
Суть разгадки в форме, а не в фактуре и цвете камня. Форма камня что-то напоминала мне, что-то кем-то сказанное... слова, слетавшие с языка, но с языка — кого? Я не помнил. И снова перед моим мысленным взором возник маленький дервиш.
И он опять смеялся надо мной.
И я засмеялся в ответ.
Рубин... мрамор? Нет, не то. Проклятая вещица совсем маленькая. Если бы я не знал, что это, я мог бы принять ее за грецкий орех, кем-то тщательно отполированный.
Я замер на месте, потому что маленький дервиш тоже замер и смотрел на меня глазами полными ужаса, понимая, что я его узнал, а потом снова начал свой странный танец, в надежде сбить меня с толку.
Орех. Я произнес сперва про себя, потом вслух. Кто же упоминал орехи?
Маленький дервиш запаниковал, и я понял, что раскрыл его.
Гарри упомянул орехи. Малкольм Турос не любит этот город, потому что не выносит запах орехов личи.
Маленький дервиш растаял, словно струйка дыма, как я и предсказывал.
* * *
Наконец я выбрался из темной, похожей на ампутированную часть тела окраины на просторные, освещенные улицы, где кипела жизнь. Мучительная боль в боку постоянно давала себя знать, и весь он горел, но я не мог медлить, дело должно быть доведено до конца. Минут двадцать я ловил такси, стоя на перекрестке. Наконец мне повезло: шофер, возивший пассажира через мост в Бруклин, возвращался обратно в Манхэттен и подобрал меня.
Со всепонимающими нью-йоркскими таксистами не надо ходить вокруг да около. Не вдаваясь в объяснения, я протянул водителю десятидолларовую бумажку, из фонда Мартина Грейди, и сказал:
— Найди мне китайскую прачечную.
Он глянул на меня в зеркало, стараясь понять, не поехала ли у меня крыша, и, видимо успокоившись, тронулся в путь, изучая обе стороны улицы. Покончив с одной улицей, он перебирался на другую, терпеливо рыская по городу.
В одном не откажешь владельцам китайских прачечных — эти ребята готовы работать день и ночь. Такое впечатление, что они никогда не спят. Когда бы ты ни вошел, за гладильной доской всегда один и тот же человек.
Того, что мы нашли где-то в районе сороковых улиц, звали Джордж Дун. Он стоял у гладильной доски и -под звуки легкой музыки, передаваемой местной радиостанцией, колдовал со своей брызгалкой и раскаленными утюгами, которые он попеременно снимал с газовой горелки.
— Подожди меня, — сказал я водителю и дал ему еще десять долларов. Он одобрительно воспринял мой поступок и закурил.
Увидев меня, Джордж Дун, смуглый низкорослый человечек, засиял, как именинный пирог со свечками. Говорить мне было трудно, потому что из-за боли в боку то и дело перехватывало дыхание.
