надежду в мою душу, и я решил написать уже самой своей возлюбленной, но слова всё не находились. Я не знал, как признаться ей в том, что я втихомолку начал подобные переговоры с её отцом. И ещё не знал, как вызнать, хочет ли она вообще становиться моей женой, особливо с теми уступками, каких требовали мои родные. Тогда в Лисэчанши она не сказала мне однозначное «нет», но и не дала понять, что хочет того же, чего и я…
Веки мои то и дело слипались. Посему я отложил кисть и стал готовиться ко сну, уверившись в том, что мне необходим совет друга.
–
Минуло вот уж двадцать дней с празднования Цинмина, когда я получил записку от Йе Баоюя, в которой он просил зайти к нему вечером после службы. Я вздохнул, но отказываться не стал, благо дни, наконец, растянулись настолько, что ведомственный терем я покидал ещё засветло. Впрочем, я бы всё равно предпочёл зайти к другу в день нерабочий, дабы не торопиться. Но ничего не поделать — Баоюй был неслыханно счастлив в браке и всё свободное время проводил с молодой и горячо любимой женой. Столь горячо любимой, что незадолго до того, как наступила годовщина со дня их свадьбы, молодая госпожа Йе родила их с супругом старшего сына, и в ту пору, в сезон гуюй[2], уже была на восьмом месяце своего радостного ожидания.
Узнал я об этом ещё зимой от самого Баоюя, которому не терпелось с кем-то поделиться этой вестью, и был рад за него, и за его родителей. Господин Йе выглядел так, словно его питали собственные надежды, и мне приятно было видеть их дружную семью. Именно поэтому я и хотел спросить у Баоюя, которому удалось всё, чего он желал, как мне следует поступить, и посему во второй день наступившего третьего месяца направился к нему.
В саду дома Йе цвели вишни, персики, яблони и шелковицы, и разносилось благоухание пионов, азалий, нарциссов, ранних глициний и ирисов. Я даже невольно задержался, дабы насладиться ими, и простоял бы и подольше, кабы не появление слуги, который провёл меня в знакомый зал, где уже ждал мой друг.
Когда он усаживал меня за стол и отдавал распоряжения слугам, я невольно задержал взор на том месте, где почти двумя годами ранее увидал когда-то шёлковую картину с изображением десяти солнц. Заметив мой взгляд, Баоюй верно угадал мои мысли и сказал, что накануне днем узнал, что в лесу Муеон-сулим нашли ту самую разграбленную гробницу, и теперь намерены вернуть в неё похищенное, а потом вновь запечатать и наложить чары.
«Я подумал, что тебе это должно быть интересно. Быть может, ты и сам бы хотел завершить начатое и защитить ту усыпальницу», — добавил он, чем невольно вызвал у меня улыбку. Впрочем, он был прав: мне и впрямь хотелось увидеть то место своими глазами. Потому, кивнув, я заверил, что непременно спрошу о том начальство. Беседу нашу прервала появившаяся красивая девушка, и я узнал в ней Ю Чжэнь, сестру Баоюя.
Она радостно поприветствовала меня и, силясь скрыть смущение, объявила, что принесла чай, за что удостоилась упрека от брата, ведь это вместо неё могли сделать и служанки. Впрочем, он не стал мешать ей довести начатое до конца, и, кидая на меня взгляды из-под полуопущенных ресниц, Ю Чжэнь наполнила ароматным жасминовым чаем вначале мой чаван, затем чаван Баоюя, произнесла обыкновенную фразу гостеприимства и поспешно удалилась. Мой друг покачал головой и вдруг сказал: «А ведь это она ради тебя пришла. Не хочешь к нам посвататься? Ты ей нравишься, и отец с радостью её за тебя отдаст».
Услыхав это предложение, я порадовался, что ещё не успел сделать глоток чая. И он туда же. Хотелось спросить, не совсем ли он рассудком помутился от собственного счастья, что позабыл о моем несчастье, но я сдержался, кашлянул и ответил:
— Да ведь я о том и собирался поговорить…
— Так ты свататься пришёл?!
— Да нет же! Твоя сестра, несомненно красавица, но разве я не говорил, что сердце моё уже привязано к другой? Я написал её отцу, и теперь намерен летом поехать к нему и попросить её руки.
Выслушав это признание, Баоюй стал серьёзен, глотнул чая и, наконец, спросил, отчего ж я тогда так встревожен, и не собираюсь ли просить его поехать со мной в Варрмджо. Я задумался над его вопросом. Ведь мне и в самом деле стоило взять с собою хотя бы ещё одного спутника.
— А ты бы поехал со мной? — спросил я.
— Только ежли это будет после Сячжи. Ты ведь понимаешь, Митао рожать в начале лета, — уклончиво отозвался Баоюй.
Я кивнул и подумал, что тогда можно было б поехать сразу после праздника Драконьих Лодок. Но стоило ещё спросить Сяодина, на случай, ежли Баоюй заупрямится. Вслух об этом, впрочем, я ничего не сказал и принялся за чай. Когда ж чаван наполовину опустел, мой друг отвлекся от темы жасминовых цветов, привезенных, к слову, из провинции Сян, и спросил, что ещё меня беспокоит. Вот тогда-то я и поделился с ним своими тревогами и сомнениями, и попросил его совета.
Внимательно выслушав меня, Баоюй спросил, отчего я с самого начала не сообщил возлюбленной о своих планах, и тем загнал меня в угол. Мне неловко было в том признаваться, но я опасался, что, какими бы ни были подлинные мысли и чувства Маранчех, она начнет меня разубеждать и отговаривать, и тем самым поколеблет мою решимость. А мне и без того было нелегко дерзнуть сделать то, что я сделал. К тому ж я надеялся, что, коль меж нами не останется никаких препятствий, она сумеет мне сказать прямо — «да» или «нет». Нехотя я поделился с другом своими соображениями.
Баоюй задумчиво налил мне и себе ещё чая, а потом посоветовал вначале порасспросить Маранчех о её планах на будущее, ведь завершит же она рано или поздно своё обучение в Айшэне. А ещё о том, как ей живется среди шанрэней, смогла бы она и впредь с ними соседствовать, разделяя их повадки и обычаи, и всё в таком духе, не затрагивая до поры до времен самых важных вопросов. А там уж, как придет срок
