На длинном низком столике со стеклянной крышкой и сверкающими хромированными ножками аккуратно лежал номер «Архитектуры в Америке». И стояла большая пепельница из нефрита. Пепельница была чистая, стеклянная крышка столика сверкала.
Кругом порядок — изысканный и ошеломляющий. Когда все так совершенно, взгляд беспомощно скользит с одного на другое, перескакивая с одного оттенка, с одного контура, с одной ткани — на другую.
Кирстен быстро опустила жалюзи. Сразу стало легче оттого, что в залитой солнцем комнате вдруг появились дымчатые полосы и эти полосы, в зависимости от движения ее пальцев, держащих шнур, могли стать темнее или светлее.
Она видела это помещение, лишь когда тут было много народу. Прошлой весной, во время воскресного завтрака, когда Ди Пьеро только что переехал сюда, и на коктейле под Рождество, куда была приглашена и Кирстен, чтобы составить компанию тринадцатилетней дочке тогдашней «невесты» Ди Пьеро: предполагалось, что они понравятся друг другу. (А они не понравились. Девчонка оказалась толстой, с крупным надутым лицом, она вознамерилась произвести впечатление на Кирстен рассказами о своих подружках — дочках известных вашингтонцев — и о «поклонниках» из Саудовской Аравии и Сирии, носившихся как угорелые по Джорджтауну в итальянских спортивных машинах.) В то время Ди Пьеро и Изабелла едва ли — хотя всякое, конечно, возможно — были любовниками.
Имело ли какое-то значение, раздумывала впоследствии Кирстен, то, что ни ее отца, ни Ника Мартенса не было на этих сборищах?..
Ди Пьеро, конечно, держал домашнюю прислугу. Цветную пару — светлокожие, в большом спросе из-за своих кулинарных и барменских талантов, они переходили от одних друзей к другим, ловкие, и спокойные, и не слишком заметные. Но Изабелла настояла на том, чтобы самой приготовить соус из авокадо; она принесла бутылку французского шампанского — явно той марки, какую предпочитал Ди Пьеро, — в подарок на новоселье от Хэллеков. Она была оживленная, веселая, разрумянившаяся от удовольствия и очень красивая — Кирстен запомнила ее бронзовое шелковое платье с очень низким вырезом и несколько ниток розового жемчуга, которые дедушка Хэллек подарил ей на свадьбу. На воскресном завтраке «невеста» Ди Пьеро отсутствовала — скорее всего они тогда еще не были и знакомы, — и Изабелла играла роль хозяйки с присущей ей энергией. И легендарным обаянием.
Кирстен просунула голову на кухню. Все очень целомудренно и опрятно — и плита, и клетчатый линолеум, и алюминиевая раковина. Даже на столике не было крошек от тостов. Ни следов пальцев на двери холодильника. На длинном подоконнике стояли в ряд колоколообразные стеклянные банки со специями, и орехами, и перцем, и макаронными изделиями различной формы, — причем стояли они через равные промежутки.
Кирстен открыла посудомойку и увидела, что Ди Пьеро — или кто-то — аккуратно сложил туда всю посуду после завтрака. Тарелочка, чашка и один-единственный нож. Так целомудренно.
Завтракал он, по всей вероятности, сидя в уголке. С видом на искусственный холмик, засаженный голубыми елями, скрывавшими асфальтированную площадку для машин. Энтони Ди Пьеро, один. Читая газету. Газеты: «Пост», «Нью-Йорк тайме», «Уолл-стрит джорнэл». Потягивая черный кофе с ломтиком поджаренного хлеба. С маслом? С джемом? Ди Пьеро нетерпеливо переворачивал страницы. Мало что интересовало его, кроме финансовых разделов, но даже и когда он доходил до них, выражение его лица редко менялось.
Одинокий. Холостяк. «Один из самых завидных женихов в Вашингтоне». О котором ходили разные истории — слухи, скандальные сплетни. В школе не одна девочка заводила с Кирстен разговор о нем — об этом Ди Пьеро, который случайно вошел в ее жизнь, который вдруг стал важной частью этой жизни (точнее, жизни матери девочки или старшей сестры) и который потом вдруг исчез. «Где он сейчас, что он делает?» — спрашивали они, обычно без всякой злости на него. Кирстен сдерживалась, не бахвалилась, но факт оставался фактом, что Ди Пьеро уже очень давно был приятелем Хэллеков — собственно, приятелем отца Кирстен со школьной скамьи. Много лет назад он помог отцу спастись. Ну, словом… сделал что-то такое, что помогло отцу спастись. Где-то в Канаде, в Онтарио, когда они плыли на каноэ. Очень давно.
На приеме под Рождество Кирстен подошла так близко к Ди Пьеро, что, несмотря на смех и гул голосов, услышала, как он говорил дочке своей «невесты»: «Ты ешь как свинья. Следи за собой».
Однажды в присутствии Кирстен он сказал Изабелле, что у нее на лбу «так некрасиво» лежит прядь волос — ее чудесных платиново-золотистых волос. Изабелла тотчас отбросила прядку назад. И склонила набок голову — изящно, спокойно, точно показывая, что ее жест — как и замечание Ди Пьеро — не имеет значения.
«Как ты думаешь, между нашей мамочкой и Тони есть что-нибудь?» — спросила Кирстен своего брата Оуэна. Но Оуэн и слушать ее не стал. «Я ни о ней, ни о нем вообще не думаю», — презрительно бросил он.
Большую часть года он проводил в школе, в Нью-Гэмпшире. На каникулах он часто ездил к друзьям — на ранчо в Монтану, в какое-то «имение» в Доминиканской Республике, где у дяди его приятеля были большие земли. Он не желал комментировать подозрения сестры, не желал подслушивать ссоры родителей или то, что могло показаться ссорами. (Только Изабелла повышала в таких случаях голос. Мори же, если его вообще было слышно, говорил тихо, взволнованно, умоляюще.) Что же до вашингтонских сплетен, то Оуэн считал их недостойными даже презрения.
В кабинете Ди Пьеро белые жалюзи наполовину спущены. Никаких занавесей, очень мало мебели. Турецкий, коричневый с черным, ковер на паркетном полу; письменный стол из серой синтетики, более толстой и явно более тяжелой, чем обычный пластик; чертежная доска с наколотым на ней листом плотной белой бумаги; полки без задней стенки, на которых аккуратно и свободно расставлены книги. (Говорили, что Ди Пьеро читает книги и почти все их выбрасывает, даже те, что в твердых переплетах. Однажды он потряс своего коллегу по банку, разодрав дорогую брошюру Токийского банка — страницы с убористым шрифтом чередовались в ней с изящными глянцевитыми фотографиями гор, буддийских храмов и произведений древнего японского искусства — только потому, что этот человек пожелал прочесть ее после Ди Пьеро; Ди Пьеро выдрал тогда уже прочитанные страницы и отдал своему коллеге.)
Кирстен оглядела книжные полки. Названия книг мало что ей говорили. «Бувар и Пекюше»[24]. «Гаргантюа»[25]. Труды Черчилля о Мальборо[26]. Работы Jle Корбюзье и Гропиуса[27]. «Экономическая история Востока». Книги в мягких обложках по археологии, альпинизму, немецкая грамматика и словарь. Кирстен знала, что Ди Пьеро какое-то время изучал архитектуру и что у него есть диплом Лондонского университета по международным финансам. Он свободно говорил на нескольких языках, в том числе на японском. Одно время он занимался с Мори и Ником на юридическом факультете Гарварда. Все трое вместе учились в школе Бауэра, очень давно, но насколько они были близки, оставалось тайной. (Мори и Ник были, конечно, близки. Очень близки. «Как родные братья», — сказала однажды Изабелла с этакой любопытной улыбочкой.) Отец Ди Пьеро, банкир, погиб в Риме, когда Ди Пьеро был еще мальчиком, но был ли то несчастный случай или убийство, Кирстен не знала. Что же до матери Ди Пьеро, Изабелла почему-то решила, что эта женщина, американка, находится в больнице где-то в Штатах.
