способностей, на профессора и доктора наук не тяну, но что-то из этой истории торчат белые нитки. Даже на мой не очень тяжело вооруженный взгляд.
— Что такое? — заволновался Роман, когда пауза слишком затянулась.
— Слушай, Рома, — я вздохнул. — Я вдруг понял, что долгожданное «попозже», когда мне, наконец, объяснят, как на самом деле обстоят дела, все никак не наступает. Что ты сейчас хочешь от меня услышать? Подробности про «тридцать вторую»? Или краткие и емкие характеристики членов «Нимфы»?
— Ну хорошо, каких объяснений ты хочешь? — сказал Роман, чуть сгорбившись. По нему было заметно, что он чувствует себя не в своей тарелке, но я, если честно, не очень понимал, почему. Не знал, о чем конкретно спрашивать, чтобы выяснить причину этого смущения.
— Давай начнем с того, что я ничего о тебе не знаю, — сказал я. — Не знаю, как здесь люди живут, понимаешь? Вы с Настей меня вытащили сюда и почти сразу отправили в этот санаторий с особыми условиями. Который с реальным миром почти не соприкасается. А мне же интересно, если что...
Закошу под любопытного деревенского дурачка, фигли. Просто чтобы заставить его говорить. А там посмотрим.
— Ну... — Роман вздохнул с явным облегчением. — Мне пятьдесят три года, по специальности я физик экспериментатор. Всегда любил физику. Учился в физмате, поступил на физфак в ЛГУ. К девяносто первому году я уже открыл свою мастерскую по ремонту техники, чтобы продолжать заниматься любимым делом. И даже неплохо преуспел, надо заметить. Больше всего денег я сделал на... на жучках. Изобрел два вида подслушивающих устройств, и продавал их страждущим практически из-под полы. После переворота гайки закрутили, и моей деятельностью заинтересовалось КГБ. Думал, что пропал, но нет. Страна взяла курс на науку, моя коммерческая деятельность накрылась медным тазом, зато научная пошла в гору. Меня отправили в Новосибирск. В НИИ принудительного типа. Почти то же самое, что тюрьма, только вместо верхонок мы должны были клепать научные открытия.
Он горько усмехнулся.
— Очень странное это было время, — сказал он. — Мы работали под строгим надзором, сами для себя, получается, собрали следящие и контролирующие устройства. Тогда происходящее казалось ужасно несправедливым. А сейчас... Сейчас я думаю, что те несколько лет были лучшим решением. Я защитил кандидатскую, принялся за докторскую. В девяносто восьмом меня освободили и перевели в Ленинград. Уже обычным научным сотрудником, без браслетов. Тогда, в девяносто первом, я был готов бежать за границу, как и многие. Почти никому не препятствовали, правительство приняло решение, скинуть со своей шеи горластый либеральный шлак, разве что красную ковровую дорожку не расстелило и платочком вслед не помахало. Но вот научных работников эта свобода не коснулась. Особенно тех, у кого было рыльце в пушку, как у меня, например. Принудительные НИИ по всей стране появились. Нас, можно сказать, воспитывали. Учили заново любить Родину. Ну и научили в конце концов. Девяностые были тяжелыми годами для всех, кроме нас, получается. А нас только в перемещениях ограничили. Мол, работайте, товарищи ученые, не отвлекайтесь!
Дальше он начал рассказывать о своих проектах, квантовой физике и установках сложного научного назначения. Звучало это для меня примерно как птичья трель — очень красиво, но нифига непонятно. Зато вместо скованности и смущения на лице Романа появилось веселое воодушевление, глаза заблестели. Я не перебивал, наводящих вопросов не задавал. Пока.
Пока он не перешел к работе НИИ Белого Шума, иначе именуемого сто двадцать второй.
— Задачу Насти было решить непросто, — увлеченно рассказывал Роман. — Еще и потому, что занимались мы этим втайне от руководства. Приходилось подгонять отчеты по использованию исследовательских мощностей и приборов. Придумывать никуда не ведущие эксперименты, чтобы хоть как-то подбить баланс...
— Ммм, как интересно! — я криво усмехнулся, и тут же покрыл себя матом за нетерпеливость. Мог бы и дальше молча слушать и кивать, он бы и сам все рассказал, не сообразив, что излагает другую версию. Не ту, которую они мне с Настей вешали на уши, когда я только прибыл. Про ученый совет, про бедного мыкающегося щеночка...
— Ох... — Роман осекся и нахмурил лоб.
— Да ты продолжай, продолжай, — я подмигнул. — Научные разговоры меня гипнотизируют.
— Клим... — начал Роман, и глаза его забегали. — Мы не могли вот так сразу тебе все рассказать...
— Как я понимаю, вы и потом не собирались, — пожал плечами я. — Ты же ученый, и никак не мог представить, что результат твоего эксперимента — это не светящаяся точка на мониторе, а вполне живой человек, у которого уже появились вопросики. Значит, меня искали прицельно, так?
— Кого-то вроде тебя, если быть точнее, — сказал Роман.
— И в мой мир вы совсем даже не один раз проникали, верно? — прищурился я.
— Да, мы неплохо его исследовали, — Роман медленно кивнул, потом спохватился. — Но обратно вернуть мы тебя все равно сейчас не можем. Точка трансляции открывается с мерцающей периодичностью, и сейчас она в фазе затухания. Открыть можно, но понадобится колоссальное количество энергии. И так будет в ближайшие три с половиной года, так что...
— Да ладно, не то, чтобы я очень стремлюсь обратно, — я махнул рукой. — У вас тут интересно, а там мне все равно было нечего делать. Ты мне лучше вот что скажи. Зачем я вам? Для чего были устраивать тайный сговор вообще?
— Клим, прости, я не уверен, что имею право тебе все это рассказывать, — Роман вздохнул.
— Да ладно, ты и так уже выболтал больше, чем собирался, — я засмеялся и дружески хлопнул его по плечу. — Пока что я не в обиде, можно сказать, что меня все устраивает. Кстати! Я подумал, что если бы проектировал следящие системы, то в эту уединенную беседку обязательно воткнул бы жучок. Очень уж подходящее место для внезапных откровений.
— Тут есть камера, да, — кивнул Роман. — Просто у меня есть для нее обманка. Синтезирует невинный треп. Так что на мониторах мы с тобой болтаем про родственников или сплетничаем о личной жизни.
— Интересная ты личность, Рома... — задумчиво проговорил я.
— Следящие контуры института делались по моему проекту, — сказал он.
— И что, за нами следят везде, даже в туалете? — хмыкнул я. — Никакой интимности?
— В общем-то, нет никакой проблемы в том, чтобы
