Он плачет!
По его щекам бегут крупные слезы, бегут и пропадают в куцей бородке.
Нет, он еще говорит, канючит, как плаксивый ребенок:
— Папа-Вскрой-Консервы потерял нож-истину, Папа-Вскрой-Консервы больше не потанцует!
Он безоружен! Он хнычет, и хнычет потому, что ему нечем вспороть живот Иисусу! А ну-ка, голубчик! Иисус огляделся, чем бы таким его завалить. Увы, сквер вымели подчистую. Не маргаритками же сражаться!
Человек с сияющими глазами шагнул вперед. Иисус содрогнулся: во рту незнакомца были гвозди.
— Отвали, — гаркнул бомж, — отвали!
Человек остановился, насторожившись, будто пес в стойке. Он был весь в крови — от крови промокла правая штанина, кровь текла по ногам, по лицу. От него даже пахло кровью.
— ТЫ ли это? — вопросил человек. — Неужели это действительно ТЫ?
— А кто ж еще? — удивился Иисус, подумав, что сейчас его кошмар не так уж и страшен.
— Ты — Иисус?
— Эй, откуда ты меня знаешь?
— Наконец-то! — воскликнул человек. — Наконец-то я ТЕБЯ нашел. Стой, а если ты самозванец? Что если ты лжешь?
— Да пошел ты!
— Откуда мне знать, что ты воскреснешь, без моего теста? — стенал человек, источая слезы в окровавленную бороду.
— Ха-ха! Видел бы ты, сколько я уже воскресал, — своим глазам не поверил бы! Такого даже в больнице не делают! Я — чудо природы!
Человек уставился на него с таким напряжением, что под кожей Иисуса стал разливаться жар.
— Я Тебе верю, — внезапно сказал человек.
Тут он вздрогнул и, как готовая к взлету ракета, забился в страшных конвульсиях, так что Иисус даже отодвинулся на случай возможного старта.
— Хватит! Не желаю здесь больше оставаться! — завыл он. — Я хочу на небо, возьми меня с собой, в эфир!
— Ах, это! Так бы сразу и сказал, — проворчал Иисус, запустив руку в рюкзак.
Щелк, щелк, щелк, щелк… Утро прорезали звонкие щелчки передернутых затворов. В двух восхищенных созерцателей неба, расположившихся на скамейке, уставились четыре ствола.
— Ни с места! — заорал Жан-Жан с пальцем на спусковом крючке.
— А я что, по-твоему, на стометровку собрался? — прогундосил Иисус, устраиваясь поудобнее.
— Полиция! Руки вверх! — пробормотал Лоран в некоторой прострации от столь дружной релаксации убийцы и его жертвы.
— Да ладно вам, опускалки, — продолжал гундосить Иисус, постепенно осознавая суету каких-то плюгавых легавых вокруг. — Мы ж тут пять минуточек всего…
— Встать, живо! — заревел Жан-Жан.
— Так я ж…
— Шевелись, кому говорят! И заткнись!
Иисус медленно поплыл вверх — теперь в нем была такая легкость! Касаются ли его стопы земли? Нет! Он парит, парит в эфире…
— Вы за ним? — услышал он сладенький звук собственного голоса, каким обычно говаривал, когда становился перышком.
— Нет, вы только полюбуйтесь на этого придурка — расплылся прямо перед целью! Свалишь ты или нет?
— Нет! — прыснул Иисус.
Белокурая девчонка приставила к его виску пистолет. «Взгляд мертвой рыбы, — подумал он, — восхитительный взгляд голубых глаз мурены». Иисус дернулся в сторону, запутался ногами и полетел в клумбу маргариток.
А вот и стартплощадка!
— Филипп Гвидони! — выкрикнул Жанно, опьяненный ощущением участия в историческом моменте.
Человек не ответил. Все, что они видели, — это белки закатившихся глаз. Раненая рука его безвольно обвисла, кровь остановилась, и сквозь дыру в ладони виднелась зеленая лужайка.
Лоран откашлялся. Вместо звериного оскала, яростных проклятий и забрызганной мозгами электропилы их ждал полусонный человечек на свежевыкрашенной скамейке — по спине бомжа тянулись веселые желтые полосы, — который тихо созерцал светлеющее небо, точно какой-то занюханный наркоман.
Лола вздохнула. Нет, это утро не принесет ей три умфа. О ней не заговорят газеты, она не воссияет в двадцатичасовых новостях! Этот Гвидони для СМИ выеденного яйца не стоит.
Даже Жанно признал очевидность: ему не видать ни осады с перестрелками, ни изрыгающих нелепые команды мегафонов, ни вертолетов, барражирующих над островами в реве «Полета валькирий».
— Он под кайфом, — констатировал Жан-Жан. — Блан, наденьте на него наручники.
Марсель осторожно приблизился к задремавшему монстру. Человек был неподвижен и едва дышал. Марсель был выше и здоровее его, мог бы согнуть его пополам одним атеми[37], но все же это убийца, Потрошитель.
Марсель схватил костлявое запястье. Щелк. Затем склонился за вторым — затаив дыхание, будто ощущая двадцатисантиметровое лезвие, готовое врезаться ему в живот. Щелк.
Ну вот. Все кончено. В понедельник, седьмого июня, в семь тридцать утра. Кончено без единого удара, без единого выстрела. «С ребенком было бы больше
хлопот, — озабоченно подумал Жанно, убирая оружие. — Хоть бы под конец взбесился, заорал, что ли. Просто какой-то дурачок на скамейке, заляпанный кровью несчастный идиот, у которого несет изо рта». Вместо чудовища их ожидало лишь скукоженное, сжатое в комок его чучело.
«Филипп Гвидони, — мрачно думала Лола, — имя и то несерьезное. Хоть бы Доком Ай-Блит-Цвай назвался или Fucky Fast Killer! »[38]
— Кому сказать, что этот чудик наворотил такого… — проронил Лоран, выразив общее чувство.
Словно услышав его слова, Филипп Гвидони выпрямился, поднял голову и молча оглядел всех по очереди. На Лоле его взгляд внезапно остановился. Он выпучил глаза.
Он меня видит! Он сумел меня увидеть!
— Так… — пробормотал он, — так ведь вы не женщина!
— Совсем спятил!
— Нет, вы не женщина, вы… вы… друг? Друг Папы-Вскрой-Консервы? — нерешительно закончил он.
— Лоран, позвоните Мартини. Скажите, что мы его взяли и везем. Думаю, старику захочется его встретить. Что еще за Папа-Вскрой-Консервы? Лола, вы знаете эту марку?
— К сожалению, стажировку в качестве домохозяйки пока не проходила.
— Точно — друг! — определился Филипп. — Друзей у меня еще не было. Очень рад встрече с вами.
— Хватит молоть чушь! — крикнула Лола. — Мы никогда не будем друзьями!
Ты так думаешь, курочка?..
— Хи-хи! — хихикнул Филипп, блеснув гвоздями. — Хи-хи-хи!
— Черт, да его совсем расконтачило, — помрачнел Жан-Жан. — Ладно, усиленный курс электрошока, и заработает! Давайте, дети мои, поехали!
