такую невзрачную, не позарится! А тебе не я нужна, а дармовая прислуга, — заявила Дана. — И клянусь: если ты сейчас не оставишь меня в покое, я пущу в ход чары! Мне уже терять нечего.
— А оно мне надо? — выпалил парень, сплюнув прямо на пол. — Ты что думаешь, я другую не найду? Да свистну, любая прибежит! А ты иди куда хочешь, раз на добро так отвечаешь…
— Что, даже немного поспать не дашь?
— Да черт с тобой, я не зверь, — буркнул Руслан, — до утра оставайся, но потом уходи с глаз моих! Ты же мне полюбилась, дура…
Тоскливо проводив его взглядом, Дана уткнулась в подушку, но выспаться ей, конечно, не удалось. Она промаялась в душной каморке и потихоньку ушла еще до рассвета — хотелось проститься с матерью Руслана по-человечески, но Дана боялась сталкиваться с хозяином дома. Оставалось лишь мысленно пожелать женщине терпения и сил.
Солнце еще дремало за серебристой предрассветной дымкой, но Дана без страха шла одна через поселок. От стрекота насекомых, дальнего собачьего лая, мечущихся за деревьями теней, студеного туманного покрова над озером по телу бежали мурашки. Но она знала, что ночью ей нечего бояться, ночь — ее дом, ее вотчина, как лес для Рикхарда и Силви. Надо лишь открыть ночи свое сердце, отпустить детские страхи и запреты, и тогда она станет сильнее Буракова. Теперь Дана точно знала, куда ей податься.
Рикхард приблизился к пологому берегу Кульмайн, куда редко спускались горожане — из-за водоворотов, разросшихся коряг и страшных легенд. Вода отливала желто-изумрудным светом, напоминающим сияние на севере Маа-Лумен, крохотные речные призраки мерцали над ней и пускали легкую рябь. Он опустился на корточки и посмотрел на водную гладь, словно в зеркало, увидел бледное мужское лицо, которому судьбой отпущено много веков до увядания. Но теперь все обернулось так, что он мог навсегда остаться молодым — только заблудившись в междумирье, вдали от родных лесов, толковых людей и Силви.
— Вероятно, так и будет, — послышался насмешливый голос, старческий, дребезжащий. Перед Рикхардом возникло лицо, изрытое глубокими морщинами, которые напоминали черные рубцы. Его окаймляла зеленоватая борода, похожая на войлок, в редких волосах виднелись клочья тины.
— Ты знаешь, что я натворил, — промолвил Рикхард, и водяной кивнул. Перед ним из воды выпрыгнула маленькая юркая рыбка и тут же скрылась серебряной искоркой.
— Натворил ты дел, лесовик, даром что разумный парень, — покачал головой старик. — Это все городская жизнь тебя испортила, глаза отвела. Стал ты словно ветка отломанная, вот и не учуял беды…
— Не учуял, — подтвердил Рикхард. — И теперь не знаю, как быть. Не знаю даже, сколько времени в запасе. И ведь Силви права: родные места тоже поражены недугом, и все мы скоро станем отломанными ветками. Погоняет нас ветер немного, а там люди ногами растопчут.
— Вероятно, но я тебе наперед не скажу. Зато у этого города дни сочтены, да что там — вскорости счет и на часы пойдет.
— Ты точно знаешь?
— Обижаешь, лесовик! Я-то запахи беды издалека чую, а в этой реке издавна лежит прах невинно замученных, казненных предателей и самоубийц. Еще бы мне не ведать! Но ты себя-то не больно кори: ваш лес существо уязвимое. Одиноких вредителей он может прогнать или извести, а против такого напора черной ауры бессилен. Вода — другое дело, она всегда за себя постоит, и никакой гранит ее не удержит!
— То есть, вода пойдет на город?
— Похоже на то, — усмехнулся старый дух. — И волна будет высокой, уж поверь.
— Можно ли как-нибудь это остановить?
— Забавляешь ты меня, лесовик! Видно, жизнь среди людей совсем тебе голову задурила, раз стал как они рассуждать. Напаскудили, нахаркали, награбили в больных местах, которым покой нужен, а теперь хотят все как-нибудь назад вернуть! А такое не возвращается, только искупается, и потомкам придется платить за предков. Но люди-то ладно, что с них возьмешь, а ты должен понимать.
— И что мне делать теперь, старик?
— Предупреди тех, кого успеешь, — невозмутимо отозвался водяной. — Может быть, они еще спасутся, а в остальном ты, увы, бессилен, на сей раз время упущено. Но когда-нибудь город отстроят заново, и там уж видно будет.
— Время упущено, — проговорил Рикхард словно эхо. — Я же никогда не думал, что скажу такие слова, оно мне казалось бескрайним…
— Молод ты еще, лесовик, вот и не понимал, — сказал старик более мягко. — За твою судьбу я теперь не ручаюсь, но если уцелеешь, то возьмись за ум! Ты ведь это можешь, я чувствую, хотя легко не придется.
— Благодарю тебя, старик, — ответил Рикхард, склонив голову. — Не знаю, простит ли меня мироздание, но постараюсь заслужить.
По запавшим губам водяного скользнула улыбка и он безмолвно скрылся под водой. Волны Кульмайн сомкнулись над головой хранителя, и она вновь простиралась под лунным светом, черная, холодная и безжалостная. Рикхард долго смотрел на далекие берега Маа-Лумен, выступающие из тумана, затем поднялся и быстро пошел в сторону Усвагорска.
Глава 15
Городской голова быстро шел по узкому переулку, который не был вымощен ровным булыжником, как большинство улиц в Усвагорске. Здесь пролегал деревянный тротуар, щелистый и облезлый, порой сквозь прорехи проглядывал серый подзолистый грунт. Он не взял никого из прислуги или приспешников: эта дорога не была доступна простым горожанам, поэтому он мог не бояться зевак или врагов. Одиночество ему нравилось еще с молодости, когда он распознал в себе вторую ипостась и колдовской дар. Этого хватало с лихвой: вездесущий ворон исследовал ауру мест и людей, читал мысли, раскрывал грандиозные мечты и позорные тайны. Так Бураков узнал про карточные долги отца, интрижки матери с соседом, да и об измене брата знал задолго до его признания. Конечно, все это потом раскрывалось, но он мог первым вкусить непередаваемое чувство власти и посвященности.
Единственной, на кого его власть не распространялась в полной мере, оставалась Силви, лесная дьяволица с янтарными глазами и белоснежными клыками, готовыми перегрызть горло одурманенному мужчине. Искусно ублажала на брачном ложе, улыбалась знатным гостям, благосклонно принимала дорогие подарки, — но никогда не принадлежала ему вся, и немудрено. Тело отдавала охотно, а душа… как отдать то, чего нет? В этом проклятые нелюди всегда будут брать верх над самыми мощными колдунами: душа — самое больное место у человека, а две души вдвойне тяжело в себе носить. Особенно с годами…
Сейчас, ложась в одну постель с супругой, Бураков всегда чувствовал, с какой охотой она бы сожрала его душу, а не тело. Поэтому всегда закрывал
