и это в том случае, если её выдадут без обычных рассказов о случайно затерявшихся бумагах о проделанной им за месяц работе. Да и в любом случае – это слёзы, а не деньги. Попробовать с утра снова поговорить с Алексеем Степанычем, и на свежую голову объяснить ему, что к шести он прийти не сможет? Бесполезно, – учитывая сложность цепочки до соседского внука, которому всё это совершенно не нужно. И с другой стороны – дед Лёша может серьёзно обидеться на такое. Он действительно искренне пытается помочь, действуя в рамках своих стариковских сил и иллюзий. Даже если это бесполезно, отказываться всё равно нельзя.
Утром Николай не стал поднимать продуманный ночью вопрос, а только поддакивал. Он решил, что если припрёт, то денег можно попросить и у родителей – в любом случае то, что он не приходит домой уже который день, могло показаться им странным. Раньше, во всяком случае, такого не случалось. Выйдя из подъезда, он ещё раз поискал глазами не понравившиеся ему грузовики, но тех на улице уже не было – уехали.
Что касается больницы, то в ней всё было более-менее по-прежнему. За ночь умер ещё один человек – но вероятнее всего всё же от «нормальных», не вызывающих никаких лишних подозрений причин. Умершей больной было за 80, она уже лет 30 страдала сахарным диабетом, имела полный букет всех сопутствующих патологий, да и погибла, собственно, от утяжеления диабета до комы на фоне обострения банального хронического пиелонефрита. Терапия её была совершенно правильной, не раз проверенной, но инерция и тяжесть происходящего оказались слишком значимыми для её возраста и состояния, что и привело к тяжёлому исходу. Такое случалось, и не выглядело ничем из ряда вон выходящим, а от странных смертей последних месяцев отличалось именно классическим течением всей картины последних дней больной. Клинический разбор назначили на следующий день, что Николая не удивило – старшие врачи вероятнее всего решили дождаться результатов секции[12].
– Колька, чего ты такой злой сегодня? – спросил у него Игнат после утренней конференции.
– Я не злой, я задумчивый.
– Над чем? Базен на редкость обычно умерла. Ты видел результаты её УЗИ? За 30 лет от её почек труха осталась, так что тут хотя бы быстро…
– Игнат, – ответил Николай, даже не особо вслушиваясь в его размышления вслух. – Ты никогда не интересовался, какие профессии были у тех больных, которые у нас умерли?
– Нет, – Игнат остановился у подоконника сразу за лестничной площадкой, проводив взглядом стайку симпатичных девочек-старшекурсниц. – Но заранее можно сказать, что большинство пенсионеры.
– Да, конечно. А до пенсии?
– А какая разница?
Было понятно, что Игнат удивился, – брови его поползли вверх.
– А никакой. Просто так. Подумай сам, только не слишком делись этим с окружающими. Даша вот поделилась…
Они встретились глазами. В последний день, когда Дашу видели живой, Игнат высмеял её за конспирологическую теорию. Чем его теория была хуже?
Они разошлись: доктор Рагузин задумчиво, доктор Ляхин – несколько облегчённо, спокойно подняв голову. Чувствовать Игната за плечом будет полезно. Даже если никакой флотофоб вовсе на самом деле не травит имевших когда-то отношение к морю и флоту, никому теперь не нужных пенсионеров, или даже вполне ещё работающих людей, – Игната это может «зацепить». Так или иначе, давать ему абстрагироваться, оставаться в стороне от происходящего, было бы расточительством.
Снова больные, снова метры электрокардиограмм и листки рентгеновских снимков поверх негатоскопа. Старый, потёртый аппарат, стоящий в рентгенкабинете уже лет тридцать, мигал и потрескивал – похоже, отставал какой-то из электроконтактов внутри. Подошедшая врач плюхнула на стол перед Николаем пухлую стопку исчерканных жёлтых конвертов с рентгеновскими негативами, – язвы двенадцатиперстной кишки, посмотреть которые он договаривался. Хорошо, что не забыл. Годы на снимках были отмечены разные – от месячной давности до середины 60-х: такие снимки уже начали трескаться по краям.
– Спасибо.
– Вот этот интересный, – сказала присевшая рядом врач, вытаскивая один из конвертов из стопки.
Он поднял глаза – та самая темноволосая девушка, которую он видел только мельком, и имени которой он так и не знал.
– Посмотри, как желудок расположен.
– Инверсия?
– Да. Раз в десять лет такое можно встретить. Любуйся.
Девушка поднялась, но не ушла, продолжая стоять рядом. Николаю было неудобно, что он до сих пор не нашёл случая назваться, и он тоже поднялся, протянув руку.
– Меня зовут Николай Ляхин. Интерн.
– Таня, – просто ответила девушка. Её рукопожатие было неожиданно сильным, но в то же время всё же женственным. – Я хотела спросить: о той девушке, с вашего отделения – ничего не известно?
– Нет.
Они помолчали оба.
– Среди людей ходит немало хищников, – негромко сказал Николай. – И самое страшное, что они выглядят как нормальные люди. Их сложно отличить.
Девушка неожиданно всхлипнула, и это вдруг поразило Николая в самое сердце – некоторые, даже не самые близкие Даше Берестовой люди переживали случившееся с ней, возможно, посильнее чем он сам.
Врач Таня, развернувшись, и не издав больше ни звука, уже ушла, а он продолжал тупо глядеть в рентгенограммы. Язвы давно отболевших и даже уже отживших своё людей, любовно сберегаемые врачами, чтобы учить молодёжь. Студенты и начинающие врачи будут смотреть на них и 20, и 30 лет спустя. Хотелось бы надеяться, что у них будет при этом более хорошее настроение. Хотелось бы надеяться, что их больных не будет добивать что-то страшное и чёрное, гуляющее по отделению по ночам.
Николай провёл в темноте, рассеиваемой только трещащим негатоскопом ещё полтора часа, надеясь, что Таня подойдёт ещё раз, но так этого и не дождавшись.
Выйдя, он долго моргал в коридоре, протирая заслезившиеся от света глаза. В простенке между окнами, там где всегда висели «санитарные листки» с описаниями подручных методов удаления инородных тел и правил ухода за инфекционными больными на дому, теперь висел красочный плакат фармацевтической фирмы Aventis Pharma с изображением лысого мужика, гребущего на каноэ к дальним, расцвеченным закатом холмам. Таких плакатов в клинике и вообще городе становилось всё больше с каждым годом.
К четырём он встретился с доцентом Свердловой в её кабинете, и подписал и заверил все бумаги на выписку своей больной, после чего по-быстрому отнёс их к старшей медсестре. И у Свердловой, и у медсестры было по нескольку вопросов, но к собственному удовольствию, Николай сумел ответить на все без большого труда – за неполный год на отделении он всё-таки слегка поднатаскался в практической медицине. Ещё два года, и, глядишь, он станет человеком.
– Спасибо, Николай Олегович…
Собравшаяся уже больная, пытающаяся отобрать
