стал для меня дядя Сулейман. А еще Фатмата, Кади, Адамсей, Абибату, Мохамед, и это далеко не все. Сулейман умер, когда в Канаде отмечали Рождество. Проснувшись однажды утром, он почувствовал, что ему трудно дышать. Он хрипел, кашлял и не мог встать с кровати. Он не пошел в свой фритаунский магазин, где торговал иголками, нитками и печеньем, а целый день пролежал на спине. Его жена Мариату протирала ему лоб влажной тряпкой.
Дышалось дяде все тяжелее и тяжелее, потом в руках появилась режущая боль. Мариату пыталась кормить его из большой деревянной ложки, но в итоге у Сулеймана не выдержало сердце. Эта новость разбила мне сердце. Даде было всего тридцать лет, когда он умер. Все деньги он потратил на лекарства для меня и моих кузенов, когда нам залечивали раны, нанесенные мятежниками. На себя средств у него не осталось.
Узнав о смерти Сулеймана, я предложила оплатить поминки на сорок дней. В Сьерра-Леоне устраивают поминки сразу после похорон, на сороковой день и на годины. Сулеймана похоронили в Йонкро, где он вырос вместе с моим отцом, Мари и Абибату.
Упокоился он рядом с моим отцом, умершим от старости вскоре после моего переезда в Канаду.
Оставив бабушку, я пересекла проулок между двумя тростниковыми хижинами и выбралась на площадку, где женщины готовили рис и варили курицу в огромных чанах на открытом огне. Среди них сидела Мариату, вдова Сулеймана, с ног до головы в черном в знак траура.
Несколько женщин обваливали в сахаре рисовые шарики — готовили десерт, популярный в Сьерра-Леоне. Я протянула один из шариков Мариату.
— Соболезную тебе, — проговорила я, не отрывая глаз от земли.
Тетя, похоже, догадалась, что меня гложет чувство вины.
— Сулейман никогда не сожалел о том, что помогал тебе, — мягко сказала она. — Никогда.
За всю свою жизнь моя мать родила десятерых детей. Она до сих пор казалась моложавой, но худой, слишком худой. Юбка грязная, футболка разодрана на плече — рядом с ней я почувствовала себя неловко в серебряных серьгах-кольцах и бело-синерозовых докете и лаппе, которые Кади купила мне во Фритауне на похороны Сулеймана.
С младшей сестрой Мабинту мы прежде не встречались, но, взглянув на нас, любой человек понял бы, что мы близкие родственницы. Когда мать представила нас друг другу, на лице восьмилетней девочки я увидела собственные карие глаза и свою улыбку. Мы смеялись, обнимая друг друга, а минуту спустя Мабинту расплакалась.
— Я больна, Мариату, — жаловалась она. — Мне трудно дышать, как и дяде Сулейману. Порой целый день лежу в хижине и шевельнуться не могу!
Я поняла, что у нее астма, про которую мне говорили на Западе. В далекой деревушке, лежащей в стороне от основной дороги, на полпути из Порт-Локо в Лунсар, докторов сестренка явно не видела. Мабинту жила точно так же, как я до 1999 года и нападения мятежников.
Потом сестренка вытерла слезы и показала мне деревню. Она объяснила, что еще до ее рождения мятежники сожгли все хижины в Йонкро. С тех пор деревенские мужчины отстраивали одну глиняную хижину за другой.
В центре деревни мы уселись в тени хижины и стали слушать, как приезжий имам читает суры из Корана в память о Сулеймане.
— Козу и курицу иметь лучше, чем дочь, — заявил он десятерым мужчинам, сидящим вокруг него.
Я встала и ушла к женщинам. «Многое изменилось, бабушка, — думала я. — Но кое-что остается прежним».
Под конец визита в Ионкро я притихла от избытка впечатлений. В голове мелькали картины грязной, рваной одежды родных, их грустные глаза, вялые посевы на полях, поскольку из-за глобального потепления сезон дождей теперь сократился с месяцев до нескольких недель. Живя в Сьерра-Леоне, я не замечала всеобщей нищеты, но сейчас она бросалась в глаза, поскольку я перебралась в страну, где во многих семьях по две машины, где люди ежемесячно покупают новую одежду и регулярно едят в ресторанах.
На обратном пути во Фритаун я молча смотрела на заросли слоновой травы и качающиеся манговые деревья. Я думала об Ибрагиме, который перебрался в Гвинейскую Республику, чтобы найти работу, но пока у него не получалось. Адамсей, теперь мама пятилетней Кадии, так и жила в деревушке под Ма-саикой. Из Сьерра-Леоне она ни разу не выезжала. Благотворительные организации больше не интересовались моей двоюродной сестрой. Излишек урожая со своей фермы она продавала у дороги. Адамсей хотела отправить дочь в школу, но обучение и форму позволить себе не могла. При этом она ни разу не пожаловалась мне на жизнь.
— Я очень по тебе скучаю, — сказала она мне при встрече. — Надеюсь, ты помнишь завет Мари и смотришь только вперед.
Дорогу запрудили парни на мотоциклах, женщины и дети, торгующие манго, кокосами и плантанами с больших блюд, пристроенных на головах, и я попросила водителя микроавтобуса остановиться у Ватерлоо, пригорода Фритауна, чтобы навестить Мохамеда.
Моего двоюродного брата, как и других родичей, мое появление потрясло до глубины души. В первую секунду он даже не узнал меня, с недоумением разглядывая мое лицо. Впрочем, вряд ли я сильно изменилась, хотя немного поправилась с нашей последней встречи и теперь носила кудри до плеч и хорошую одежду, а не рваные обноски от отца Маурицио.
— Да, это я! — проговорила я, смеясь.
Тут Мохамед схватил меня в объятия и долго не отпускал.
Брат выглядел таким подтянутым, что, живи он в Северной Америке, я дразнилась бы, что он не вылезает из тренажерки. Как всегда, он широко улыбался, демонстрируя идеальные белые зубы.
Сверкая глазами, он устроил у себя на коленях четырехмесячную дочку Сафию. Малышка была в нарядном платьице из синего хлопка и с синим же бантом на голове.
— Я влюбился! — сияя, объявил Мохамед. — Представляешь?
Верилось мне с трудом. В моем сердце Мохамед так и остался балагуром-кузеном, который таскал меня за волосы и крал у меня лакомства.
Мохамед жил в одном из бетонных домишек, которые иностранная некоммерческая организация передала жертвам войны. Он показал мне район Ватерлоо, который в военные годы служил лагерем для переселенцев-ампутантов, совсем как «Абердин». Улицы толстым ковром устилал мусор; консервные банки и трупы кошек и собак забивали сточные канавы.
— Я до сих пор попрошайничаю у башенных часов, — признался Мохамед. — Вот только собираем мы куда меньше, чем прежде. На улицах так много нищих, что бизнесмены просто проходят мимо, а школьники, возвращаясь с уроков, плюют в нас.
Когда сопровождавший меня Сориэс включил камеру, Мохамед неожиданно разозлился.
— Они нас использовали! — прошипел он. — Правительство использовало детей из «Абердина», чтобы
