Ему пришлось несколько раз побывать в городе, хотя он старался, как можно реже появляться там. Большинство горожан еще не видели его, и он ждал, какова будет их реакция. Когда они прошли к скамье, которую всегда занимала их семья, в церкви зашептались. Алек заметил мисс Тернер, чинно сидевшую между сестрой и Джулией. Он усадил мать и сел рядом с ней лицом к викарию, который, собираясь начать службу, нервозно улыбался всем, кроме Алека.
Вскоре шепот смолк, но позади них продолжалось какое-то волнение. Кто-то, шаркая ногами, шел по проходу. Сидевшая сбоку мать взглянула на запоздавшего и замерла. Шаги смолкли позади Алека.
— Вы, — раздался глухой голос, очень знакомый. Внутри у Алека все сжалось, но его лицо хранило прежнее выражение. Теперь в церкви стало тихо, как в могиле. Он медленно повернулся и посмотрел в лицо лучшего друга своего отца и отца своего лучшего друга. С тех пор как Алек последний раз видел его, Ангус Лейси сильно постарел, сгорбился и скособочился. Его узкое лицо стало совсем серым, морщин прибавилось, но голубые глаза остались такими же пронзительными, как прежде, и они с ненавистью смотрели на Алека. — Вы, — хрипло повторил он. Алек спокойно встретил этот ужасный взгляд.
— Сэр.
Подбородок Лейси задрожал. Рука, сжимающая палку, дрожала, сам он трясся. Огромный слуга позади него шагнул вперед, чтобы поддержать старика, но Лейси оттолкнул его руку.
— Вы смеете появляться на публике, — сказал он ядовито.
— Мистер Лейси, — твердо сказала мать Алека, — мы в церкви.
Лейси даже не взглянул на нее.
— Предатель, — выплюнул он, повернулся и зашаркал к выходу из церкви. Его слуга тяжело ступал сзади.
По церкви снова пронесся возбужденный шепот. Мистер Эдварде, викарий, торопливо вышел вперед. «Давайте помолимся», — произнес он с нотками безнадежности. В этот момент церковная дверь с грохотом захлопнулась.
Когда служба закончилась, Алек усадил мать в карету. Сам он, избегая, чьих бы то ни было глаз, кивнул Джону, вскочил на лошадь и поскакал на юг, прочь из этого города, подальше от Пенфорда. Когда город остался позади, Алек, не оглядываясь, пустил лошадь легким галопом.
Он ехал долго, в южном направлении — им овладело сильное желание вернуться в Лондон. Не для того, чтобы спрятаться там, а чтобы ворваться в военное министерство и, наконец, отыскать, те самые чертовы письма. Что дали ему терпение и осторожность — пятилетнюю отсрочку от обвинения в предательстве? Он уже привык к своему положению, но его мать любила его и осталась преданной ему. Когда Лейси прохрипел это последнее, ужасное слово, Алек почувствовал, как она вздрогнула. Всю службу она просидела окаменевшая, и его мысли о Лейси были совсем нехристианскими.
Алека, разумеется, не удивляло, что Лейси ненавидит его. Когда они с Уиллом еще были мальчишками, мистер Лейси считал, что неповиновение и плохое поведение Уилла по большей части объясняется дурным влиянием Алека. Лейси не мог вынести того, что его сын геройски погиб за свою страну, а Алек выжил, хотя предал ее. Крессида недавно сказала, что потерять того, кого больше всего любишь, — сокрушительный удар, а Лейси, как бы там ни было, всю свою привязанность отдал сыну, с ним связывал все свои надежды. Алек понимал это.
Но этот человек зашел слишком далеко, оскорбив его мать на глазах у всего Марстона, собравшегося на молитву. Почему Лейси имел право слепо любить своего сына, а мать Алека — нет?
Достигнув вершины холма, он остановил лошадь. В нескольких милях впереди пролегала дорога на Лондон. Через несколько часов он уже мог добраться до него. Он мог явиться к Стаффорду и потребовать расследования. Годы работы тайным агентом не прошли для него даром, Алек был почти готов сесть на скамью подсудимых и в суде доказывать свою невиновность. По крайней мере, это положило бы конец всему, и если правительство сможет выставить против него обвинение, он хоть, наконец, узнает, в чем его обвиняют. А если его все равно признают виновным, палач охотно избавит его от этого тяжкого существования.
Лошадь хрипела и вскидывала голову. Алек осознал, что слишком натянул поводья, и отпустил их. Он еще раз взглянул на дорогу, ведущую в Лондон, и понял, что его мать не перенесёт суда. Если ему и следовало добиваться судебного разбирательства и подвергать свою семью такому испытанию, то делать это нужно было пять лет назад. Он повернул лошадь и поехал домой.
В Пенфорде он сразу прошел в библиотеку. Там, в передвижном баре розового дерева, все еще оставался лучший бренди. Он щедро налил себе своего любимого напитка и сделал большой глоток.
— Вот ты где, — раздался голос Джулии, появившейся в дверях. — Куда ты исчез?
— Просто проехался верхом. Она вошла в комнату.
— Мама очень беспокоится. Тебе нужно пойти к ней. Она уже представила себе всякие ужасы. Наверное, она боится, что ты сделаешь что-нибудь с собой…
— Напрасно боится.
Бокал уже наполовину опустел, и чем дольше Джулия говорила, тем больше ему хотелось налить себе еще.
— …Или с этим жутким старым Лейси. Этот человек ненавидит тебя.
Алек сделал глубокий вдох.
— Ты, в самом деле, так думаешь? Вообразила себе невесть что.
— Он был очень холоден с мамой, но я никогда не думала, что он может так повести себя, да еще в церкви.
Алек допил оставшийся бренди.
— Ты что-то хотела, Джулия?
— Да, теперь, когда ты спросил. — Она подошла и стала перед ним, уперев руки в бедра. — Я хотела, чтобы ты встал и ответил ему, когда он назвал тебя предателем.
— В церкви?
— Разве это не лучшее место для того, чтобы сказать правду?
Алек, наконец, понял, почему сестра так сердилась на него. Она ждала, что он объяснится, скажет ей, где он был и почему позволил им считать себя мертвым. Она хотела, чтобы он защитил ее от клеветы и оскорблений, которые обрушились на нее как на его сестру. Но больше всего она хотела, чтобы он боролся, со всей страстностью, бесстрашием и свирепостью, невзирая на возможные последствия. Она представляла себе правду в виде пушки, сметающей все на своем пути. Алек же знал, что она больше похожа на отточенную саблю, способную одним ударом снести голову одному противнику, но бессильную против гидры слухов и сплетен. Он отставил бокал.
— Джулия, это не так просто.
— Почему, Алек?
— Я не могу доказать это, — прорычал он. — У меня нет доказательств. Я не сделал ничего плохого, но я не могу это доказать!
Она с недоверием посмотрела на него:
— Я не требую у тебя доказательств!
— Но Лейси они нужны, — ответил он. — Мое слово против его слова, против установившегося мнения, против обвинения, брошенного Веллингтоном. Подумай, что будут говорить люди, если я заявлю, что не совершал преступления и никогда не входил в тайные отношения с французами. «Где доказательства?!» — поднимется вой.
