Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Несмотря на то что особнячок, в котором жил раввин с семьей, официально считался местным Хабадским центром с комнатой для молитвы и залом для трапез и приема гостей, Реб Мотоцикл предпочитал вести свою деятельность за пределами дома, принимая посетителей только при исключительных обстоятельствах.
Вспоминаю позднее утро в конце июня. Отец ведет меня по улицам Ладисполи. Солнце палит так яростно, что я иду с закрытыми глазами, как слепой еврейский мальчик, держась за локоть моего бесстрашного отца и спотыкаясь о трещины мостовой. Свет меняется — я чувствую это сквозь ресницы — с ярко-оранжевого на сочно-изумрудный, я поднимаю глаза и вижу, как солнечные лучи вплетаются в кроны деревьев. Мы на красной гравиевой дорожке посреди зеленого парка. Перед нами зеленая беседка. Реб Мотоцикл стоит у входа в беседку, глядя мне прямо в глаза. Его взгляд испепеляет.
— Реб Борух, — обращается к нему отец, подталкивая меня к ступеням беседки, в то время как раввин отступает назад и разводит руки, чтобы принять меня. — Реб Борух, это мой сын.
Впервые в моей жизни Реб Мотоцикл накладывает на меня тфиллин (филактерии) — перетянутые поношенными кожаными тесемками черные коробочки, в которых содержатся священные слова, начертанные на пергаменте. На мою руку и на лоб. Я произношу слова на древнееврейском; смысл этих слов мне пока неизвестен. По мере того как я повторяю их вслед за Реб Мотоциклом, я вижу, что его глаза улыбаются, вращаясь в своих полнодневных орбитах. Меня охватывает дрожь, словно я ощутил нечто, что лежит за пределами границ жизни. Что же это? Я не знаю. Но до сих пор — уже спустя двадцать пять моих американских лет — думаю об этом, когда сижу под куполом синагоги.
Беседка в парке служила Реб Мотоциклу приемной и одновременно раввинским судом. Отцы приводили своих маленьких или уже подросших сыновей, чтобы сказать молитву. Если мальчик-беженец выглядел особенно молодо, чтобы сойти за бар-мицву (тринадцатилетнего юношу, согласно еврейскому закону достигшего совершеннолетия), раввин мог спросить украдкой у его отца: «Так сколько лет мальчику?» Если отец мешкал с ответом, тер щеки и надувал губы, раввин похлопывал мальчика по плечу и говорил ему: «Тебе придется еще чуть-чуть подождать, дружище». Но если отец бойко отвечал, что «парню как раз за неделю до отъезда исполнилось тринадцать», Реб Мотоцикл, не требуя дальнейших доказательств, начинал наложение филактерий. Кроме того, беженцы приходили в беседку, чтобы посоветоваться с Реб Мотоциклом, пожаловаться на бумагомарателей из ХИАСа или на итальянцев — квартирных хозяев либо испросить его мнения о каком-нибудь городе в Канаде или США, где они думали обосноваться.
— Провиденс, Род-Айленд, да, хорошее место, — сказал он моему отцу. — Я знаю тамошнего раввина. Отличный Хабадский центр на Хоуп-стрит. Под «раввином» он, естественно, подразумевал местного любавического раввина.
У Реб Мотоцикла был свой круг единомышленников и последователей, свои «группи». Одним из его наиболее близких соратников тем летом был Савва (Савелий) Нитерман, бывший московский отказник и гитарный поэт. Мы знали Савву еще по Москве. Похожий на кузнечика-альбиноса, в Москве Савва редко расставался со своей гитарой. Шутили даже, что он женат на гитаре, а не на своей второй жене, очкастой биологине с соломенными волосами, которая, после того как они попали «в отказ», кормила семью, работая лаборанткой на скорой помощи. В частных квартирах и на летних концертах «в лесах» Савва исполнял бесконечный репертуар одесских, идишских и русских эмигрантских песен. Пел он и песни собственного сочинения. Мы были в Ладисполи уже неделю, когда Савва появился там с женой, двумя маленькими детьми и гитарой. Он всем говорил, что едет в Филадельфию, где с 1979 года жили его первая жена и сын-подросток. В Ладисполи Савва быстро перевоплотился в настоящего местечкового паренька ушедших времен — в черных брюках, черной жилетке, надетой на белую рубашку, и черной ермолке. Вместо бренчания на гитаре и философствования на тему удушения еврейской культуры сталинскими соколами Савва стал у Реб Мотоцикла мальчиком на посылках. «Реб Борух прислал меня…» или «Реб Борух просил меня вам передать…» — выпаливал он, вскакивал в седло скутера и исчезал на время. Знаком высшего расположения Реб Мотоцикла было дозволение поездить на его «байке», и Савва и еще несколько усердных исполнителей воли Реб Мотоцикла по целым дням гоняли по Ладисполи, выполняя поручения «престольного» Дома Хабада. Они-то и держали Реб Мотоцикла в курсе всего, что происходило в среде беженцев. Я подозреваю, что именно благодаря усилиям Саввы Нитермана и других ладисполийских зелотов начались показы фильмов по четвергам — в противовес просмотрам в Американском центре по средам.
Объявления о фильмах всегда передавались из уст в уста. Без расписания, без отпечатанной программы. Реб Мотоцикл презирал постеры, доверяя только живому слову. Самое большее, что он мог позволить своим помощникам, — это повесить объявленьице в местном офисе ХИАСа: «Кино. Сегодня. На том же месте, в тот же час». Просмотры фильмов, которые устраивал раввин, случались нерегулярно и редко начинались вовремя. Все это происходило в зале местного клуба лодочников и рыбаков, который ХИАС арендовал для разных мероприятий. Это было затхлое, плохо освещенное помещение с длинными деревянными скамьями, с пыльными кубками и вымпелами на полках и выцветшими фотографиями на стенах. Здесь пахло морскими водорослями, жженым анисом и дыханием старых моряков. Оснащение «кинозала» оставляло желать лучшего: звук в моменты наивысшего драматического напряжения нередко срывался и пропадал. К тому же некоторые пленки были настолько исцарапаны, что порой казалось, будто глаза застилает катаракта. В сравнении с мероприятиями у Реб Мотоцикла кинопоказы в Американском центре — с кондиционером, мягкими креслами и новым проекционным оборудованием — создавали эффект настоящего американского кинотеатра, хоть никто из нас в таком кинотеатре еще не бывал.
А как насчет самих фильмов? На первый взгляд могло показаться, что пастор Джошуа просто крутил американские, а иногда британские фильмы: семейные и исторические драмы, любовные истории. Эти картины не были откровенно христианскими. Более того, это были известные, порой знаменитые на весь мир фильмы. В Американском центре мы впервые посмотрели «Язык нежности» с Деброй Вингер и Ширли Маклейн. В компании своей пассии Рафаэллы я впервые увидел «Уходя в отрыв», в котором, клянусь, не распознал никакой христианской подоплеки. И если нам хватило одного посещения субботних «празднований» в Американском центре, чтобы понять их истинную сущность, то на распознавание провокационной логики пасторских фильмов времени ушло гораздо больше.
Пастор Джошуа выбирал фильмы, в которых евреи и христиане выступали рядом, часто противопоставляясь друг другу. Таким был фильм «Огненные колесницы», главными героями которого были еврей Гарольд Абрахамс, студент Кембриджского университета, отец которого был выходцем из Литвы, и шотландский миссионер Эрик Лиддел. По замыслу фильма это диаметрально противоположные личности, но у каждого есть дар спортсмена. Оба — первоклассные бегуны, и вместе Абрахамс и Лиддел представляют Британию на Олимпийских играх 1924 года в Париже. «Летучий шотландец» Лиддел, глубоко верующий христианин, отказывается участвовать в забеге на сто метров, где он считался фаворитом, так как забег выпал на воскресенье. Лиддел отказывается бежать в воскресенье «ради короля», даже после настоятельной просьбы принца Уэльского. Он отвечает, что не может и не побежит в «Субботу Господню» (как он выражается), и вместо забега отправляется в церковь, как и всегда по воскресеньям. В итоге забег выигрывает Абрахамс. Лиддел на другой день завоевал золото в забеге на четыреста метров. Когда я впервые смотрел этот фильм в Американском центре, меня далеко не сразу осенило, что Абрахамс показан заносчивым и амбициозным еврейским неофитом, а Лиддел — страдальцем за христианскую веру. Как и многие другие в зале, я удивлялся тому, что выражение «Суббота Господня» употреблялось по отношению к воскресенью. По-английски это слово, «Sabbath», звучало очень похоже на древнееврейское «Шаббат». Этим стечением еврейского и христианского смыслов, как я полагаю, пастор Джошуа надеялся проложить путь к сердцам советских беженцев. Другие фильмы пастора Джошуа представляли собой еврейские истории и мифы в христианских обертках. Таким был фильм «Десять заповедей», который кое-кто из беженцев воспринял как «прекрасное еврейское кино». В ретроспективе совершенно очевидно, что пастор Джошуа преследовал души запутавшихся еврейских беженцев. Кинопоказы, субботние утренние «празднования» и занятия английским — все это были составляющие продуманного плана по завлечению нас при помощи знакомых еврейских символов и знаков.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
