«Накрывай на стол, я успею».
Без смайликов, скобочек, картинок, так просто — и прямо в сердце, до самого нутра. Я бегу на кухню, ощущая недовольные пинки сына, наверное, слишком резко для беременной, но меня прет от бурлящей внутри энергии. Расставляю тарелки, приборы, нахожу в шкафу накрахмаленные салфетки. В центр стола воодружаю запеканку, от которой пахнет настолько аппетитно, что у меня, как у собаки Павлова, слюни скапливаются во рту. Оглядываю стол критическим взглядом и остаюсь довольной.
Егор успевает вовремя. Слышу звук замка, его шаги и иду встречать.
Мама всегда встречала папу с работы, во сколько бы он не пришел, мы с ней наперегонки бежали в коридор, чтобы броситься к нему на шею. Сейчас я испытываю подобное ощущение, только кажется, что это неуместно вовсе, потому и застываю, не дойдя пару шагов.
Я вижу, что и для Егора сегодняшний день прошел не просто. На уставшем лице заметнее морщины, губы поджаты, но взгляд ощупывает меня с ног до головы, как всегда задерживаясь на животе.
Будто все еще не может поверить, что это по-настоящему, и там внутри — его сын.
Наш сын.
— Все накрыто, — говорю банальности, лишь бы избежать длительных пауз, молчание разъедает ощущение праздника, тяготит.
Егор тянет ко мне руку, и я протягиваю свою в ответ. От наших прикосновений снова искры, легкое покалывание статического электричества, но я все равно вздрагиваю.
Не понимаю, что с Егором, но ему будто требуется касаться меня, так сильно он сжимает запястье — не больно, но ощутимо. Притягивает ближе, зарываясь носом в мою макушку, от его дыхания тепло разливается по всему телу, до самых кончиков пальцев.
— Все в порядке? — отчего-то шепотом интересуюсь я, кажется, что так уместнее.
Он долго не отвечает, так долго, что я боюсь очередных плохих вестей.
— Да, — отвечает коротко, рвано как-то, обжигая выдохом.
— Ты голоден? — я поднимаю голову вверх, чтобы заглянуть ему в лицо. Его глаза — огромные, черные дыры, бескрайний космос с россыпью звезд. Я смотрю в них и голова кружится, мир вращается вокруг нас с бешеной скоростью, вопреки всем законам физики.
— Голоден, — и почему-то мне кажется, что его ответ совсем не про еду. В следующую секунду губы Егора касаются моих, а я закрываю глаза, понимая, наконец, что и сама нуждалась в этом поцелуе не меньше его.
Глава 40. ЕваЭто близость нужна нам обоим, спасательная, дающая сил. Колкая щетина вместе с поцелуями оставляет дорожку из следов на моей коже. Я закрываю глаза и подгибаю пальцы ног, когда мурашки заставляют вставать дыбом все волоски на теле.
— Я скучала, — признаюсь, открываясь Егору навстречу.
— Мы не виделись всего пару часов, — шепчет он мне на ухо, но я возражаю:
— Вечность.
Егор подхватывает меня осторожно на руки и относит в свою спальню. Я таю от его прикосновений, от того, что Егор сейчас нуждается во мне ничуть не меньше, чем я.
Мы опускаемся на кровать, поворачиваемся друг к другу лицом и смотрим, жадно поглощая каждый миллиметр. Если бы можно было выбрать, какие мгновения запомнить на всю жизнь — я выбрала это. От взгляда его потемневших глаз у меня кружится голова, я утопаю в его запахе, в прикосновениях.
Егор проводит костяшками пальцев по моему лицу, а потом надавливает большим пальцем на нижнюю губу, заставляя меня чуть приоткрыть ее. Я послушно выполняю то, о чем он безмолвно просит, закрываю глаза и ловлю шумный выдох.
— Откуда ты такая, Ева?
Его слова, как признание, от них сводит низ живота, наверное это и есть — те самые бабочки.
Ладони пробираются под подол платья, кожа горит, нас тянет друг к другу с неведомой силой.
— Егор, — говорю я, и это все, что у меня получается выговорить в ближайшие полчаса.
… — Все остыло, — смотрю на накрытый стол, но особой грусти не испытываю, наоборот, во всем теле — легкость, — сейчас погрею.
— Сиди, — Егор, только вышедший из душа, останавливает меня, — я сам.
Меня распирает от эмоций, я сажусь на стул и наблюдаю за ним. Влажная кожа, под которой перекатываются мышцы, блестит, но теперь я хорошо вижу еще и синяки.
Так хочется знать, с кем он дрался, а главное — почему. Но я задаю совсем другой вопрос:
— Как прошла твоя встреча?
Он застывает, я вижу, как напрягается каждый мускул на его спине, и теперь он похож на античную статую. Его напряжение передается мне, я кладу руки на живот, где ворочится неспешно наш сын.
— Что-то плохое? Это связано со мной?
Господи, ну почему перерывы на счастье в нашей истории так коротки? И плохих новостей непропорционально много, тебе кажется, только ты разобрался, а они сыпятся и сыпятся сверху, не давая передохнуть.
Егор кладет передо мной тарелку с запеканкой, от которой идет пар:
— Не переживай, Ева, встреча носила деловой характер. Не сошлись в цене вопроса.
Я киваю, думая, что достаточно эгоистично связывать все неприятности Егора со своей жизнью.
Он садится рядом, так, что я могу протянуть руку и коснуться его смуглой кожи — или даже слизнуть с нее бисеринку воды. Глупое желание такое сильное, что я наклоняюсь и быстро провожу языком по его предплечью.
Егор не доносит вилку до тарелки, переводит на меня взгляд, а я боюсь прочитать в нем осуждение или злость, но нет. Он смотрит ошеломленно, но на смену этому выражению приходит совсем другое, то, мужское, от которого внутри меня всякий раз медленно разжигается огонь.
— Еще немного, Ева, и мы снова будем ужинать в спальне, — его голос, бархатный, обволакивающий, вызывает смущение, я прекрасно понимаю, о чем он. Убираю прядь за ухо, пряча улыбку и говорю:
— Греть во второй раз — будет уже не так вкусно.
Егор ест с аппетитом. Наблюдать за ним одно удовольствие, и когда он накладывает себе добавки, я прижимаю ладонь к раскрасневшейся щеке.
— Ничего вкуснее в жизни не ел, — говорит он с набитым ртом.
— Как жирно льстишь, — цокаю языком, — я думала, ты получше владеешь языком переговоров.
