моя ничего подсказать не могла. «Миша, кто это?»
Молчание, нет, молчать нельзя.
— Простите, мадмуазель, разрешите представиться, Мишель Ротерблюм, журналист.
— И что? Это даёт вам право ТАК смотреть на меня? Паола. Можете называть меня просто Паола.
Хха, вот откуда такой акцент… Стоп? Италия или… надо попробовать…
— Ты испанка? — я перешел на язык жителей Пиренейского полуострова.
— Я из Страны Басков.
— Emakumea[7]?
Она посмотрела на меня немного удивленно.
— Bai , emakumea[8].
— Я не знаю язык басков, только несколько слов.
— А откуда знаете испанский, да еще намного лучше французского?
— Мой родной язык русский.
— Вот как? Не очень ожиданно!
Вот это точно неожиданно! Так девочка еще и русский знает, причем тоже лучше, чем французский.
Я тонул в её карих глазах. Хрупкая, красивая, в ней чувствовался характер, а взгляд был открытый, и в тоже время очень уверенный. Было впечатление, что я увидел перед собой аристократку, потом вспомнил, что все они, баски, аристократы, в какой-то мере. Во всяком случае, дворяне, даже если идут за плугом[9].
— Мои родители переехали из России еще до начала революции и осели во Франции.
— Как ты относишься к революции?
— С симпатией.
— Странно.
— Тут, во Франции, многие симпатизируют Стране Советов. Зачем мне это скрывать?
— Ты вообще не можешь имеешь секретов?
— Я вообще человек-секрет.
— Это как?
— Я не такой, как кажусь?
— Ты не judua[10]? Еврей?
— Почему? Я русский французский еврей…
— Для меня это немножко сильно сложно.
— Паола, у нас говорят, что тут без ста грамм не разобраться.
— Что это есть?
— Я закажу немного хорошего вина, а не этой кислятины, вы ведь знаете, что такое хорошее вино? И мы посидим за бутылочкой этого божественного напитка, тогда разобраться будет намного проще.
— Это предложение?
— Руки и сердца?
И мы рассмеялись. Я знал, какое вино следует заказать. Оно было в меру сладким и в меру терпким, с хорошим ягодным букетом и очень ароматным. Паола оценила его, даже чуть покачала головой, дегустируя напиток. А потом мы гуляли по Парижу. А потом мы проснулись в моем номере в одной постели. Спали мы каких-то час-полтора, всё остальное время было чем заняться. Паола оказалась очень чувственной и очень пылкой, не девушка, а огонь, не «огонёк», а пламя, стена огня! Она была настолько страстной, что у меня были опасения, что хозяйка пансиона меня просто выставит за двери, но мадам Жаклин чем-то она приглянулась. Дама очень строгих правил увидев ее утром посмотрела сквозь стекла очков, нахмурилась, а потом очень неожиданно улыбнулась. Они успели о чем-то переговорить, пока я занимался уничтожением завтрака, потом девушка присоединилась ко мне, а мадам поставила перед ней тарелку и мне даже на минутку показалось, что признала в ней родственницу, ладно, родственную душу.
— Если ты упустишь эту девочку… — сказала мадам Жаклин… — я буду считать тебя последним идиотом.
Я знаю это. И я знаю, что я последний идиот. Я не смогу ее взять с собой. Это я тут Мишель… И что? Терять свою Паолу? Я этого не хотел. Мы остались в моей комнате и занимались друг другом… мы любили… мы были одним целым… пока в моей голове не стал звонить набатом простое слово «ПОРА!».
Мы поехали на вокзал за билетом. Потом снова любили друг друга. Я так и не закончил статью, хорошо, что письмо в белогвардейскую газету отправил. Интересно, напечатают его или нет? А вдруг в этой реальности редактор их не попадет в простенькую ловушку? Впрочем, это все ерунда… по сравнению с НЕЮ. Блин! Первый раз в жизни влюбился! Миша бухтит, что у него этих любовей было, но потом сдулся, сказал, что ТАК у него точно ни с кем еще не было, а у меня тем более… Не везло мне на женщин. Отношения? Были. Но не более чем на неделю-вторую. Меня как-то женщины не то что не воспринимали, я ж не урод, а вот не могли они со мной долго жить вместе. Ни разу ничего путного не выходило. Правда, никто меня еще так не цеплял… И всё-таки, где я её видел? Что за дежавю?
Она меня посадила на поезд. Она не плакала. Она просто стояла. Она обещала писать… она, она, она… и я чувствовал, что не напишет. Я дал адрес Мишеля, того самого парня, с которым мы вместе брали интервью у генерала Шатилова. Но почему-то был уверен, что она не напишет. Прошел он, угар любви, что ли… так хотелось выскочить из поезда, но… Я ведь прекрасно понимал, что не могу не уехать, ОН слишком неоднозначно это воспримет. Тогда меня найдут, где бы Паола не пыталась меня бы спрятать. А она ведь предлагала, спрашивала, или я не прячусь, или мне не нужна помощь. И что-тот мне не договаривала. Мне так показалось. И адрес свой не дала, совсем не дала, только пообещала написать. И как-то не слишком уверенно. В общем, пока не показалась граница, я метался по купе, в котором ехал в одиночестве, как тигр в клетке. И только после того, как поезд оказался в Германии чуток успокоился.
В Берлине мне предстояло найти Мартина Вагнера. Это был архитектор, строивший социальное жилье в Берлине. Он осваивал технологию панельного строительства, поэтому я был крайне заинтересован с ним переговорить. Этот человек известен своими антифашистскими убеждениями, правда, Мартин не коммунист, он сочувствовал социал-демократам, но посещал в Советский Союз. И мне было очень важно, чтобы этот человек оказался в эмиграции не в Турции или США, а именно в СССР. Ведь он возглавлял всё некоммерческое строительство в Берлине, понимаете, некоммерческое! Фактически, программа социалистического распределения жилья для бедных слоев населения.
Я нашел его в поместье Эйхкамп. Которое он только-только достроил. Это был худощавый мужчина среднего роста с тяжелым взглядом из-подлобья. Он не слишком доверчиво воспринимал мою речь, тем более, что строительная отрасль сейчас переживала в Германии тяжелый кризис (как часть мирового экономического кризиса) и его планы все оказались перечеркнуты. Тем не менее, я взял у него подробное интервью. И мы сумели как-то найти общий язык. Дружбы, какой возникла у меня со многими писателями Германии, не возникло, но вот приязненные отношения, пожалуй, что да. Я поехал брать себе билет на поезд в Москву,
