конечно, льстило ее внимание, но больше интересовало, насколько она искренна.
— Как тебе у нас? — промурлыкала она в ухо.
— Я бы здесь жил, — закинул удочку я, стараясь сделать голос восторженным.
— С твоим талантом ты стал бы миллионером! — поддержала меня она. — Знаешь, сколько зарабатывают наши легионеры?
— Примерно, — уклончиво ответил я, представил собственный остров, собственный лимузин, толпы поклонниц и вздохнул.
— У вас же там все государственное, да? Интересно, как это работает с футболистами.
— Ну, вот эти все ребята числятся полицейскими, я — то ли токарем, то ли слесарем.
— А зарплата? — возмутилась она. — Гроши?
Я снова вздохнул.
— Не имею права разглашать. С голода не умираем, но…
— А представь, какие у тебя перспективы, если границы откроют! — дохнула она мне в ухо.
Я напрягся — специально, и ответил шепотом:
— За такие разговоры меня могут посадить. Все равно Европа для меня — недостижимая… мечта.
— Никто не услышит. — Энн прижалась теснее. — А я — не расскажу. Веришь?
Вот теперь считалось ее желание расспросить меня подробнее. Клюет? Подсекать? Похоже, да.
Песня закончилась, мы отлипли друг от друга, и мою даму перехватил Кокорин.
— Анна, подарите мне этот танец!
Девушка посмотрела на меня, я кивнул и вернулся за столик, чтобы все обдумать. Ну да, вот и ответ, почему я — она тот самый агент. Если бы не получилось у нее, подослали бы кого-то другого. Посадить меня на крючок не получится, ведь я сирота, некем шантажировать, а вот если я — обиженка, почему бы этим не воспользоваться?
Надо отдать должное Кокорину, танцевал он куда лучше меня, а Энн кокетничала с ним, пытаясь вызвать мою ревность. Хорошо, что иноагенты мысли читать не умеют. Я сделал вид, что злюсь, а когда она перекочевала за его столик, надулся. Надеюсь, выглядит достоверно.
Что мне подобает делать по ее сценарию? Наверное, пытаться вызвать ответную ревность, потому я зашагал к стойке, заказал сок со льдом и был атакован фигуристой блондинкой в синем блестящем платье. Девушка по-русски не говорила, мы общались на английском, и я чувствовал себя волонтером Полом, коверкающим слова. Словарный запас у меня был богатейший, но произношение — так себе.
Без десяти двенадцать на сцену вылез Марокко и объявил, что пора уходить. По залу пронесся возмущенный вой. Марокко пригрозил дисквалификацией, вернулся за столик и стал надзирать. Команда потянулась к выходу, причем некоторые парни взяли с собой девушек. Денисов что-то долго объяснял своей пассии и пошел в гостиницу один.
Ай да выдержка у него! Я так понял, девушек разрешалось брать с собой, об этом Марокко с Энн договорились. Странно, что она все это время одаривала вниманием Кокорина. Поняла, что я ее раскусил? Или просто я ошибся?
Рьяный боец поник, оставшись без сладкого.
В отель она шла вместе с Марокко, и они о чем-то мило беседовали. Тренер то и дело оглядывался на парней, возвращавшихся кто в одиночестве, но все больше — парами, Угнич так вообще двоих снял: темнокожую девушку и блондинку, и обе были не против провести с ним ночь, висли на нем, дразнили.
Я вспомнил о завтрашнем откате, догнал Денисова, окликнул. Он остановился, посмотрел вопросительно.
— Спасибо, — сказал я. — Это ж ты убедил Марокко поставить меня на раму?
Он пожал плечами.
— Его невозможно убедить, но говорил о тебе, да. И не прогадал.
— У меня к тебе огромная просьба.
Мы пропустили Кокорина и Исаматова, под руки тащивших пьяного в дребадан Полозенкова, и я продолжил уже на ходу:
— Есть у моего организма странная особенность. Когда я сильно выкладываюсь на играх, наутро мне может быть очень плохо, причем каждый раз по-разному: то язык заплетается, но ноги не держат, а иногда вроде и ничего…
— А я тут при чем? — удивился он.
— Ты самый адекватный, поэтому именно тебя прошу: если меня завтра раскатает, не удивляйся, просто всех убеди, что это скоро пройдет, а то в больницу положат. Еще я могу на людей кидаться, грубить, в общем, всякое бывает. Поможешь? Подстрахуешь?
Он почесал голову, будто стимулируя извилину, и уточнил:
— То есть ты не знаешь, что будет? Странно.
— Димидко, тренер наш, не верил поначалу, в наркоманы записал. А сегодня я выложился так выложился. По-любому завтра накроет. Такой вот выверт организма и обратная сторона таланта. Поможешь?
Он окинул меня взглядом, помолчал некоторое время. Ему хотелось спать, моя участь его не волновала. Однако, подумав, Игорь кивнул:
— Ладно, постараюсь. В конце концов, сегодня ты принес каждому из нас неплохую сумму.
— Спасибо, — я пожал его руку, и он ускорил шаг, намекая, что моя компания ему неинтересна.
В номере я принял душ, а когда вышел, обмотанный полотенцем, обнаружил сидящую в кресле Энн, тарелку с фруктами и бутылку шампанского.
— Привет, не ожидал, — сказал я, взъерошивая волосы полотенцем. — А как же товарищ Кокорин?
Энн рассмеялась, указала на меня пустым бокалом.
— Не ревнуй! Я должна была так сделать: профессиональная этика… Ты сейчас, как Аполлон!
— Мне полагается покраснеть? — отшутился я и сгреб с кровати скинутую одежду.
— Не парься! — улыбнулась она. — Мне нравится.
— Если я останусь раздетым, то, чтобы уравнять положение, тебе тоже придется снять одежду, а это будет напрягать. Так что предпочту облачиться.
На одевание у меня ушла минута, из ванной я выходил полностью одетым, откупорил шампанское, налил ей и себе — совсем немного. Рассмотрел бутылку и решил удивить девушку.
— Надо же, знаменитый брют «Империал», «Моэт и Шандон», купаж Пино Венье, Шардоне и Пино Нуар. Никогда не пробовал, только читал о нем. Должно быть интересно.
Энн изобразила удивление.
— Надо же, разбираешься в вине? Вот уж не думала.
Хотелось сказать: «А что ты думала? Что мы шагаем строем под речевки и вместо отпуска сидим в тюрьма, по улицам у нас медведи с росомахами бегают, а Горский пьет кровь младенцев, потому так молодо и выглядит? Приезжай и посмотри, у нас не хуже». Но пришлось пересиливать себя и говорить другое:
— У меня абсолютная память, что видел раз, остается в голове навсегда, — поделился я. — Да и интересуюсь виноделием.
— То-то смотрю, ты слишком взрослый для своих лет, — сделала комплимент она, подразумевая мою память. — Мне-то больше лет, чем тебе, но иногда кажется, что старше — ты.
И опять вертится колкость: «Это потому, что воспитатель был злой, вколотил тягу к знаниям».
— Так давно мечтал попробовать подобное шампанское, — проговорил я мечтательно, — что даже выпью полбокала. У нас ведь такого нет. Другие сорта, да и терруар другой. Мы ограничены в выборе. За тебя, Энн, за твою красоту.
Бокалы соприкоснулись, мы ненадолго замолчали, смакуя напиток.
— Это глупо, закрываться от мира, — закинула удочку Энн, причем она искренне считала, что мы, граждане СССР, этим себе вредим.
Я не стал говорить, как считаю на самом деле. Как же тяжело дается лицемерие! Внутри словно что-то скребется, а язык становится неповоротливым!
— Да. Честно говоря, и в футбол пошел, надеясь посмотреть мир, а тут такой подарок — приподняли железный занавес! Может, получится увидеть Париж… И не умереть. — Я вздохнул. — Все равно туризм — не эмиграция.
Совершенно неожиданно Энн припала к моим губам, а потом молча схватила меня за руку, потащила в ванную, закрыла дверь и включила воду.
— Нас могут прослушивать. А ты хотел бы переехать? — прищурилась она, ее теплый взгляд стал льдистым, змеиным.
Змея сделала бросок, думая, что жертва ей по зубам. Ну-ну.
— Это невозможно, — грустно прошептал я. — Кому я тут нужен?
— Себе! Футболу. У тебя будет все: деньги, слава, самолеты, пароходы! А я… попытаюсь договориться с каким-нибудь футбольным клубом. У меня влиятельные друзья!
— Зачем тебе это?
И снова ее глаза заблестели, в них разгорелся огонь, и она выпалила:
— Я не могу смотреть, как талантливые земляки себя губят, гниют заживо! Русские достойны лучшего будущего, чем прозябание под гнетом тирана и полицейский беспредел!
— Это да… — протянул я.
— Ты ведь сам от него пострадал и чуть не был приговорен к расстрелу. Подумать только — есть страны, где существует расстрел!
— Но ведь все обошлось…
Она взяла мои руки в свои, сжала их, с надеждой заглянула в лицо.
— Саша! Я могу тебе помочь, но только если ты поможешь себе. И не только себе, но и всем русским, и другим порабощенным народам, живущим в стране-тюрьме.
Что забавно, Энн не была хладнокровным агентом, она искренне верила в свои слова. Ей казалось, что она собирается не разрушать мой мир, а спасать.
— Правда? — Я изобразил заинтересованность.
— Да, —
