пешком через болото к Портдженнской Башне. По дороге они встретили почтальона. В то утро его сумка была намного тяжелее, а прогулка намного длиннее, чем обычно. Среди дополнительных писем было одно, адресованное экономке Портдженнской Башне, которое он доставил рано утром.
За все время путешествия дядя Джозеф ни разу не упомянул о цели, ради которой оно было предпринято. Сомнения и предчувствия, которые тревожили его племянницу и заставляли ее печально молчать, не бросали мрачной тени на простую радость ума старика. Все счастье, которое могла дать ему любая минута, он принимал с такой готовностью и благодарностью, как будто не было никакой неопределенности в будущем, никаких сомнений, трудностей или опасностей, подстерегающих в конце пути. Не пробыв в почтовой карете и получаса, он принялся рассказывать их случайной спутнице – строгой пожилой даме, которая уставилась на него в безмолвном изумлении, – всю историю музыкальной шкатулки. Он был столь же общителен с водителем фаэтона, на котором они ехали после кареты: превозносил превосходство немецкого пива над корнуолльским сидром и делал замечания обо всем вокруг с приятной легкостью и искренним удовольствием от собственных шуток. И только когда они с Сарой удалились от маленького городка и оказались одни на большом болоте, поведение его изменилось, и он совсем перестал говорить. Пройдя некоторое время молча, держа племянницу за руку, он вдруг остановился, серьезно и доброжелательно посмотрел и сжал ее руку.
– Есть еще кое-что, о чем я хочу спросить тебя, дитя мое. Когда мы ехали, мне пришла в голову счастливая мысль: когда ты покончишь с делом в Портдженне, ты сможешь остаться с дядей Джозефом? Ты же больше не покинешь меня? Ты все еще в услужении, Сара? Или уже хозяйка сама себе?
– Несколько дней тому назад у меня еще была работа, – ответила она, – но теперь я свободна. Работу я потеряла.
– А! И каким образом?
– Не могла слушать, как несправедливо обвиняют невиновного человека. Потому что…
Она замолчала. Но эти слова были сказаны таким решительным тоном, что старик с удивлением посмотрел на нее и заметил, что щеки ее раскраснелись.
– Так, так, Сара! – воскликнул он. – Ты устроила склоку?
– Тише! Не задавай мне больше никаких вопросов. Я слишком встревожена и слишком напугана, чтобы отвечать. Это дорога, по которой шестнадцать лет назад я убежала к тебе. Пойдем скорее! Я не могу сейчас думать ни о чем, кроме дома, к которому мы так близко, и о риске, которому мы подвергаемся.
Дальше они шли быстро и молча. Через полчаса быстрой ходьбы они оказались на возвышенности и перед ними открылась грандиозная перспектива западного фасада старинного дома – темной, тоскливой Портдженнской Башни, по стенам которой скользили лучи солнца. По бурому болоту изящно извивалась белая тропинка. Вдалеке стояла одинокая старая церковь с мирной могилой, приютившейся рядом. Виднелись крыши рыбацких домиков. И дальше, за всем этим, было неизменное море, с его кипящими линиями белой пены, с извилистым краем его желтых берегов. Шестнадцать долгих лет – лет печали, страданий, перемен, исчисляемых пульсом живого сердца, – прошли над мертвым спокойствием Портдженны и изменили ее так мало, словно все они уместились в один день!
Моменты, когда дух внутри нас наиболее взволнован, почти неизменно являются моментами, когда внешне это труднее всего заметить. Наши мысли возвышаются над нами; наши чувства лежат глубже, чем мы можем до них дотянуться. Как редко слова могут помочь нам, когда их больше всего хочется услышать! Как часто наши слезы высыхают, когда мы больше всего жаждем их облегчения! Глядя на старика и его племянницу, нельзя было заподозрить, что один созерцает пейзаж лишь с любопытством чужака, а другой смотрит на него сквозь воспоминания половины жизни. Они молчали, глаза их были сухи и с одинаковым вниманием смотрели вперед. Как много в этой земной жизни моментов, когда при всей нашей хваленой способности говорить, слова предательски исчезают!
Медленно спускаясь вдоль по болоту, дядя и племянница все ближе и ближе подходили к Портдженнской Башне. До дома оставалось четверть часа ходьбы, когда Сара остановилась на развилке тропинок – правая вела к церкви.
– Вы не могли бы подождать меня здесь, дядя. Я не могу пройти мимо этой церкви и не посмотреть… Я не знаю, что будет, когда мы уйдем из этого дома… – Она замолчала и обернулась к церкви. К глазам подступили слезы.
Природная деликатность дяди Джозефа подсказала ему, что лучше воздержаться от расспросов.
– Ступай, мое дитя. А я порадую себя трубкой. И Моцарт может выйти из клетки и пропеть свою мелодию на открытом воздухе. – С этими словами он снял с плеча кожаный футляр, достал из него музыкальную шкатулку и завел ее на вторую из доступных мелодий – менуэт из «Дона Жуана». Он огляделся вокруг, но не в поисках места для себя, а в поисках гладкого камня, куда можно было бы поставить шкатулку. Пристроив ее, он раскурил трубку и принялся наслаждаться табаком и музыкой. – Так, так! Вот прекрасное пространство, где ты, друг Моцарт, можешь петь. А ветер отнесет прекрасную мелодию в море, и моряки на кораблях смогут послушать ее.
Тем временем Сара быстро шла по направлению к церкви и скоро скрылась за оградой, окружавшей маленькое кладбище. Сюда же она пришла в день смерти ее госпожи шестнадцать лет назад. Здесь время оставило свои следы – новые могилы. И если раньше могила, которая влекла ее, стояла одинокой, то теперь у нее появились соседи справа и слева. Может, она бы и не нашла ее, но следы непогоды на могильном камне подсказали ей, что он тут стоит дольше других. Могильный холмик порос травой, печально склоняющейся, когда ветер проносился сквозь нее.
Сара опустилась на колени и попыталась разобрать надпись на могильном камне. Черная краска, которая когда-то придавала четкость высеченным словам, вся сошла. Для любого другого глаза, кроме ее, имя мертвого человека было бы трудно различимо. Она тяжело вздохнула, проводя пальцами по буквам.
Свято чтим память Хью Полвила
26 лет от роду
Он встретил свою смерть от падения камня
в Портдженнской шахте
17 декабря 1823 года
Потом она наклонилась и припала губами к камню.
– Так даже лучше, – прошептала она, поднимаясь с колен и в последний раз глядя на надпись. – Чем меньше чужих глаз увидят ее, чем меньше чужих ног пройдут там, где была моя, тем безмятежнее будет лежать он в месте своего упокоения!
Она смахнула слезы, сорвала несколько травинок и вышла с церковного двора. Проходя мимо церкви, она остановилась на минуту, вынула книжку «Гимнов Уэсли», которую взяла с собой в
