class="p1">− Мой дом для тебя, Макарушка, завсегда родной. Живи, печалуйся, покуда сердце не образумится.
4
В ещё неугасших зимних сумерках возвращался Макар из райкома, в дом к бабе Дуне. Перед самым Семигорьем, на распутье дорог, что надвое расходились расчищенные бульдозерными ножами, по неясному для себя побуждению свернул направо, пошёл давненько нехоженой дорогой к ферме. Доярочки, молоденькие, вчерашние десятиклашки, вразумлённые на доярочный подвиг Васёной Гавриловной, будто ждали его, со слезами в голосе запричитали. Тревожную суть их слёзных жалоб Макар уяснил сразу, благо во всех колхозах горькая эта суть была на одно лицо: Мишка Гущин, тракторист, что приписан был к ферме, запил, гудит не просыхает. Ещё позавчера должен был, паразит, подвести из-под Колгоры сена. А вот, и трактор бросил у телятника, еле до дому на своих кривых дошатался. Кормить коров нечем. Последние объеди под морды суём!
Глянул Макар на трактор, подцепленный уже к пену, широкому стальному листу, на котором, в одноразье притаскивали целиковый стог, почувствовал знакомый зов к сиротно стоявшей машине. Загорелся былым азартом, сказал:
− Не печальтесь, девки, будет вам сено… - дёрнул пускач, пулемётно затарахтевший. Когда двигатель утробно заговорил, выбросив в стылое небо чёрное облачко дыма, поставил привычно ногу на гусеницу, рывком втянул себя в кабину, приложил руки к рычагам. Ровно шёл трактор, плыли назад сумеречные снега с зыбкими кустарниками, с сутулившимися чёрными перелесками, и, бог знает от чего светлела душа. Покачивался взад-вперёд на продавленном сиденье, вслушивался в рокоток сильного двигателя, чуть даже не запел, когда-то запавшую в душу песню: «Ой, вы, кони, вы, кони, стальные…» Под мерное полязгивание гусениц растворились в снегах и горести нынешней поры, вроде бы дышаться стало свободнее.
Стога под Колгорой разглядел ещё с дороги, богатырскими шлемами стояли по заснеженной луговине, в том же порядке, как всегда ставили их в покосную страду. По незабытому опыту словчился, длинными капроновыми вожжами, что припасены были в кабине, затащил трактором на стальной лист стог, льдисто отблёскивающей снеговой шапкой в свете всплывшей над лесом луны. Развернулся, набросил трос на крюк, сдвинул, потянул ношу по проложенному следу, радуясь, что через часок с небольшим представит фермерским девчатам долгожданное сено. В радости не помыслил, что машина-то чужая, не своими руками обихоженная – при спуске в овражек трактор накренило, застукотал не своим голосом двигатель, враз оборвал Макарову радость. Рука сработала прежде мысли, заглушила движок. Потом уж прикинул Макар какой нелёгкой работкой обойдётся небрежность лихого выпивохи. Чуткое ухо определило: полетел, расплавился подшипник в шатуне, - не удосужился Мишка-разгильдяй долить масла в картер!
Подосадовал Макар, повздыхал, нашарил в кабине нужный инструмент, затиснулся меж гусениц, под не совсем ещё остывшее днище. Не так ловко, как прежде, но снял, осторожно опустил на снег поддон с остатками масла, подёргал шатуны. Точно: задний шатун болтался на коленвалу, ровно пестик в ступе.
Долго, на ощупь, по памяти, расшплинтовывал, откручивал стягивающие шатун болты, всё чаще дул-обогревал замасленные, коченеющие пальцы, сучил-постукивал ногами в цивильных, согласно должности, ботинках.
Выполз из-под трактора с застывшими на щеках потёками выжатых морозом слёз, придерживая бесчувственными руками высвобожденные железяки. Шатун в руках, да толку что: в поле, среди застылых сугробов бабит на вкладыши не наплавишь! Хотя, на фронте бывало: у костров наплавляли, на морозе шабрили. Но там – фронт, там – в шестеро рук. А тут – один. Да и костра не развести, и наплавить нечем!
Прикинул Макар: до Семигорья пяток километров, не так уж велика ходка. Пошёл. Скорым шагом пошёл, зябко ворочая под полушубком плечами, даже подпрыгивал порой – подгонял к ногам ещё сохранённое внутри тепло. Помаленьку расшевелил кровь, порастёр прихваченные морозом нос, щёки, ровнее пошёл по прикатанной скрипящей под нажимом каблуков дороге.
Завгара, Серёжу Шитикова, застал дома, за ужином. С холода не отказался от приглашения, пообмыл под тёплым умывальником руки, сел за стол, благодарно похлебал горячего. Ел, поглядывал с завистливо щемившим сердцем на жену его, Катюшку, мягко, с утиной тяжеловатостью ходившей по горнице, - Катюшка готовилась вот-вот одарить мир ребёночком. Расслабиться в чужом уюте Макар себе не позволил, вздохнул сдержанно, легонько прихлопнул по столу тяжёлой рукой, сказал, как бывало в прежние времена:
− Ну, что, Сергей Ильич, дойдём до гаража? Маленько покумекаем?
Сергей руками замахал:
− Да, вы что, Макар Константинович! Ступайте домой, отдыхайте! Сам всё сделаю, и трактор пригоню!..
У Макара в глазах защипало, - отвык от доброго к себе отношения таких вот трудяг, как Серёжка. А ведь бывало с отцом его бок о бок, да ещё как дружно ладили в МТС!.. Скрыл растроганность, сказал как-то даже не по нужному жёстко:
− Полдела никому не передавал, Сергей. Пошли. Ключи от мастерской не забудь…
Катюшка тревожно смотревшая на них, вдруг охнула, опустилась на стоявшую в углу кровать.
− Ты чего? – стеснительно забеспокоился Сергей, подошёл, неумело погладил жену по голове. Катюшка смотрела на него снизу виновато улыбаясь, положила ладонь на тугой выпуклый живот.
− Видать, ножкой толкнул! Ничего, ничего, Серёженька. Ступай с Макаром Константиновичем. Срок ещё не дошёл…
В мастерской быстро сделали привычное обоим дело. Вкладыши залили, Макар уже шабрил, прикидывая опытным глазом их толщину, когда всполошно ворвалась в мастерскую соседка Шитиковых, с порога, будто пожаром напуганная, закричала:
− Серёжка! Стервец! Домой. Скорей. Катюха рожает!..
Сергея будто примагнитило к полу, стоял, молоток из руки не выпуская, глядел на Макара, недоумевая. Только когда сказал Макар:
− Беги, Сергей, до больницы, остальное сам сделаю… - сорвался с места, как-то смешно скособоча плечи, заспешил за соседкой.
Шабрил Макар вкладыш, качал головой, думал: - Вот, она жизнь-то! У кого-то тревоги-радости. У кого-то печаль-тоска. Кто-то не по нужде детишек сиротит, - перекинулся мыслью он к Васёнке. – На ферме коровы без корма. Мишка Гущин у себя на печи пьяный валяется. Трактор его где-то в поле, среди снегов, застыло стоит! За Волгой, в светлом своём кабинете Первый строгим звонком кого-то к себе призывает. А Фомин в домишке своём несправедливость переживает. И всё зараз. Всё – жизнь. А мы, с командного нашего верху, всю эту из множеств сплетённую жизнь тужимся в одну линию протянуть!..
Луна на другую сторону неба перешла, когда Макар вернулся к сиротно стоящему трактору. Долго возился, срывая кожу с пальцев, липнущих к захолодевшему металлу. Кряхтя, чертыхаясь, довершил необходимое, долил в картер масло, с собой принесённое. Крутанул пускач, прослушал заработавший двигатель.
Усталый, обмёрзший, кочегарно-измазанный, и всё-таки удовлетворённый, стронул трактор
