на 5 недель, растянется на 7 месяцев.
Августа Леонидовна попыталась было договориться с отцом своего маленького сынишки, балетмейстером Большого театра Львом Александровичем Лащилиным, о пристройстве ребенка на время гастролей к родственникам, но в ответ услышала, что «нет ничего хорошего в этом Париже»: сам Лев Александрович бывал там раз 10, но ничего хорошего не увидел.
Мариенгоф же, муж Никритиной, которая к тому времени пребывала в счастливом ожидании отпрыска, и тоже поехать не могла, клятвенно пообещал в утешение, что, как только мальчику (в том, что будет мальчик, супруги не сомневались) исполнится год, обязательно отвезет ее в Париж! И выполнил данное обещание: пайщики кафе «Стойло Пегаса» и книжной лавки, в том числе и «лучший друг» Сергей Есенин, «остались с носом», но обожаемая Мартышон увидела Париж!
Малая Никитская, дом 21
Августе Леонидовне же, оставшейся без работы, пришлось крутиться. Сосед по коммуналке, Николай Михайлович Фореггер поставил ей акробатический танец для выступления в концертах, проходивших на небольшой сцене Дома печати, и посулил за участие в них какой-то соблазнительный паек. Когда Августа в розовой пачке вышла впервые на сцену, то увидела Маяковского, облокотившегося на эстраду. В его глазах она прочитала такую жалость, что, кое-как закончив танец, сказала Фореггеру: «К черту твой паек! Больше я выступать не буду!» Но выступать все-таки пришлось – в ночном кабаре «Нерыдай» Кошевского (об этом уже известно из первой части книги «Москва в судьбе Сергея Есенина», с.313). Тот же Александр Кошевский, Давид Гутман и Виктор Типот совершили попытку организовать Театр «Острые углы». При нэпе такие малобюджетные театрики, с крохотными зальчиками мест на 60–80, появлялись повсюду. Подходящая сцена нашлась в доме, где жили Фореггер и Миклашевская, на Малой Никитской. Николай Михайлович еще в 1918 году организовал здесь собственный театр «Четыре маски», где блистали молодые Анатолий Кторов и Игорь Ильинский. Студия Фореггера разрослась и слилась с ГИТИСом, соответственно перейдя в его здание.
В июле у четы Мариенгоф-Никритина родился сын Кириллка. Мариенгоф предложил новому театру свою пьесу «Вавилонский адвокат», где были интересные роли для Никритиной и Миклашевской. Начались репетиции. Когда выпустили первый спектакль «Дом мамаши Телье», стало понятно: век Театра «Острые углы» будет короток. Театр выпустил еще один спектакль – «Кабачок и роза» по рассказу О. Генри. Там была занята Августа. Ее в непривычном образе увидел Есенин. Ему понравилось. Сергей Есенин, его нежная любовь к ней, был тем подарком, которым ее утешила судьба за многие тяготы последних лет. Сначала встречались часто, потом все реже и реже. Надо было зарабатывать деньги, репетировать, воспитывать сына. Она не считала возможным жаловаться, он не догадывался о ее материальных проблемах. Поэт появлялся, читал новый стих из цикла «Любовь хулигана» и исчезал.
Тем временем, в Москву вернулся Камерный театр. Ушли Никритина и Мариенгоф, забрав свою пьесу. Эта пара умела жить. Они, не задумываясь, приглашали в свой неустроенный быт, с огрызками яблок на столе, Таирова и Коонен, Книппер и Качалова. Вскоре Таиров поставил «Вавилонского адвоката», играли в ней Никритина и Позоева. Миклашевская не увидела своей фамилии ни в новых назначениях, ни в старом репертуаре. Она несколько дней еще ходила в театр и вскоре перестала. Если издали видела Таирова, то переходила на другую сторону улицы. Анатолий Васильевич Луначарский вызывал ее к себе в Наркомпрос, предлагал вернуть ее в театр в приказном порядке, но Миклашевская отказалась. Сама она не пошла разговаривать с Таировым, но и он ее не вызывал. Спустя годы, она написала: «Потом я, конечно, поняла, что решать свою судьбу в театре нельзя лирически». Есенин хотел замолвить за нее словечко Мейерхольду, но она отказалась.
Сезон 1924–1925 Августа Леонидовна отыграла в Московском театре Сатиры, открывшемся 1 октября 1924 года обозрением «Москва с точки зрения». Создатели нового театра все те же – ее знакомые Виктор Типот, Давид Гутман, а также Николай Эрдман и Владимир Масс. Обозрение с успехом давалось ежедневно (не стали исключением траурные дни и похороны Сергея Есенина), что дает право утверждать: Миклашевская в спектакле была занята. Жаль, что она не высказалась о нем в своих воспоминаниях. Сатира, разрекламированного прессой обозрения, была едкой. Зло высмеивались Маяковский, Ахматова, Есенин и многие другие. Августа Миклашевская покинула театр в конце первого сезона.
Роман с Есениным закончился ничем. Они виделись в последний раз в конце ноября 1925 года. Он просил ее приходить в Клинику, но она не знала о разрыве с Толстой и не пришла. После похорон Есенина она уехала в Брянск. В Камерный театр Таиров позвал ее только в 1943 году.
«Плохой стихотворень»
Большой Каретный переулок, дом 4
Канун Нового 1924 года. Когда кто-то из доброжелателей (возможно, «Иля Илич», как она называла Шнейдера, своего секретаря) перевел Айседоре дивный цикл стихотворений мужа «Любовь хулигана», посвященный актрисе Августе Миклашевской, стареющая богиня была уязвлена. С уходом Есенина закончилась еще одна история ее страстной любви. Печально.
Шумные застолья в ее особняке на Пречистенке случались все реже и казались все скучнее. В этот новогодний вечер она вдруг почувствовала себя особенно одинокой. Обычно, присутствия женщин у себя на вечеринках она не выносила, предпочитая чисто мужское общество, но Новый год – семейный праздник. Она решила пригласить к себе супружескую пару – артистов Камерного театра Лизу Александрову и Володю Соколова. Позвонила….. Конечно, ей безумно захотелось увидеть новую музу Сергея! Взглянула на себя в зеркало и быстро стала собираться. Крикнула извозчику: «В Большой Каретный переулок!»
Айседора Дункан
Из воспоминаний Августы Миклашевской: «Встречали Новый год у актрисы Лизы Александровой: Мариенгоф, Никритина, Соколов (в то время – актер Камерного театра). Позвонила Дункан. Звала Лизу и Соколова приехать к ней. Лиза ответила, что приехать не могут:
– Мы не одни, а ты не захочешь к нам приехать – у нас Миклашевская.
– Миклашевский? Очень хочу! Сейчас приеду!
Я впервые увидела Дункан близко. Это была крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный бледно-зеленый хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями. На плечах – не то плащ, не то ротонда, бархатная, зеленая.
Августа Миклашевская
Не женщина, а какой-то очень театральный король.
Она смотрела на меня и говорила:
– Ти отнял у меня мой муш.
У нее был очаровательный, очень мягкий
