Но ноги почему-то не держали.
Мушкатель задремал и проснулся уже в поздних сумерках от раскатистого трубного рева: «О-о-а-у-у!» С того берега ручья, от осинника, доносился этот трубный раскат, и Мушкатель без труда различил на опушке силуэт лося, запрокинувшего рога на спину и испускавшего в небо этот призывный, раздирающий его нутро рев. Он знал этого лося, видел его еще вчера.
Живущие внизу, в норках под водой, маленькие пушистые звери с широкими хвостами все эти дни суетились без устали, валили осинки, распиливали, подтаскивали к своим норкам — готовились к зиме. А лось повадился ходить сюда на дармовой корм: огромный, вислогубый, шлепал длинными ногами по мелководью и нахально объедал кору с поваленных бобрами осин…
Трубный рев прокатился над землей и стих. От дальнего леса отделился другой силуэт — лосиха. Они встретились на опушке; рогач с вызовом огляделся: нет ли еще кого, кто претендует на самку, кто хочет сразиться с ним, и, не увидев и не услышав никого, решительно повернулся и пошел в чащу. Лосиха, как тень, скользнула за ним.
Мушкатель снова задремал, и ему приснился странный сон, преследующий его все последние годы. Ослепительное, палящее солнце заливает землю. А земля ровная-ровная, до горизонта колышутся высокие травы, и сухой, пьянящий аромат стелется над ними. И по этим травам бродят громадные, неисчислимые стада косматых зверей, точно таких же, как он, Мушкатель, и его сородичи, только загривок, горб у них мощней, давит, придавливает их головы к земле… После этого сна у Мушкателя всегда оставалось чувство изумления: ему казалось, что он раздвоился, что он здесь, на берегу ручья, на осенней сырой земле, и в то же время там, в сухих и горячих травах, с этими косматыми зверями, похожими на него. Но почему он там, под этим палящим солнцем, где на всей земле не отыскать уголка, пахнущего зеленой ивой и прелой прошлогодней листвой?
Под утро Мушкателя разбудили плеск воды и хрюканье. Это стадо свиней пришло к водопою. Мушкатель и их знал хорошо. Летом и осенью они попадались ему редко, а зимой он натыкался на них то и дело. Отощавшие, голодные, рыскали они по всему лесу, но осторожности не теряли. И Мушкатель, попав однажды на их прикормочную площадку, видел, как подбираются они к разбросанным кучам мерзлой картошки. Свинья идет впереди, прикрывая собой выводок. За ней — подсвинки, за ними — поросята. И последним — кабан. Они идут след в след, и когда свинья, подняв ногу, настораживается и замирает, вся цепочка замирает, точно так же, с поднятой ногой…
Свинья ушла, уводя подсвинков и полосатых поросят. Мушкатель снова впал в забытье. И проснулся неожиданно, от непривычного ему чувства опасности.
Человек! Маленький человек в брезентовом дождевике, скрывавшем его с головы до ног, приближался к бобровой плотине. Мушкатель напрягся. Этого человека он часто встречал в своих скитаниях по лесу, и зубр, самый мощный зверь, не боящийся здесь никого, всегда сжимался от страха. От этого маленького человечка с длинными, до колен, руками исходила почти осязаемая волна крысиной злобы… Мушкатель даже сейчас, уже наполовину отрешенный от мира, ощутил его, этот страх, свойственный любому зверю и человеку перед мерзкой тварью, способной на все.
Человек, приподняв полы дождевика, прошел к бобровой плотине и склонился над ней. Что-то он там делал, орудуя попавшейся под руку жердиной. Потом распрямился, огляделся, вытер руки и побрел по мелководью назад.
Мушкатель смотрел ему вслед, пока тот не исчез за поворотом ручья, за косогором, и только тогда выдохнул шумно теплый воздух из обеих ноздрей и опустил голову…
Послышался лай. Мушкатель открыл глаза и увидел, как с того берега, от осинника, мчится к плотине маленький зверек с острой мордочкой, торчащими острыми ушами и пушистым хвостом, загнутым вверх. Собака. А вслед за ней, развевая белую бороду по ветру, поспешает старик в синей куртке, с ружьем за плечами. И его Мушкатель знал. Он часто приходил в заповедник, когда еще Мушкатель жил в загоне, вместе с другими людьми подходил к нему, разговаривал, смеялся. Потом, уже вольно живя в лесу, Мушкатель не раз видел, как он вываливает отвратно пахнущие клубни на поляну, куда приходят кормиться кабаны, подкладывает в долбленые корыта кругляши соли, которую лижут лоси, и Мушкатель сам не раз пользовался этой солью, пожалуй, самым вкусным, что есть на свете…
Перемахнув ручей, человек устремился к плотине. Покопался, покопался и резким движением выбросил что-то. Этот странный черный предмет, со свистом пролетев по воздуху, ударился о землю с железным звяком. Затем точно так же пролетел по воздуху и упал на берег второй черный предмет, третий. Собака, бросившись к этим предметам, угрожающе зарычала, шерсть на ее загривочке вздыбилась.
Человек вышел на берег и устало опустился на траву.
— Не успели мы с тобой, Рыська! Стар я стал, а? Чуть-чуть бы — и прихлопнули на месте. Сфотографировали бы, и все — с поличным взяли бы!
Мушкатель знал, что человек этот, бродя по лесу, всегда разговаривает со своей собакой. Его издалека слышно.
— Упырь! Настоящий упырь! Хорошо, ты не понимаешь, Рыська, что он делает. А то загрызла бы сразу, без суда и следствия. Он ведь плотину проламывает и ставит в пролом капканы. Как только вода начнет падать, бобры наши засуетятся, бросятся заделывать проломы — и в капкан. Это же все равно что детишек приманивать… Господи, воля твоя, что ты терпишь этого упыря на земле!
Человек дрожащими руками достал сигареты, чиркнул спичкой, и до Мушкателя донесся запах сладкого дыма. Он любил этот странный запах, этот дым, пыхающий из человека, сидящего на берегу. Точно так же пыхали дымом люди, что остались там, в питомнике.
— Пойдем, Рыська!
Человек поднялся, прицепил к поясу железные капканы, забросил за плечо ружье.
— Так и будем охотиться, Рыська. Он на бобров наших, а мы на него… Пошли…
Человек и собака ушли. И Мушкатель, безмерно уставший от разыгравшихся на его глазах событий, — он чувствовал, что здесь схлестнулись две силы — закрыл глаза.
Осенние сумерки окутывали землю. Уже третьи сутки Мушкатель ничего не ел, не мог и не хотел есть. Могучее знание, владеющее им, привело его сюда и точно отсчитало, определило ему оставшиеся дни и часы. Мушкатель знал, когда, и чувствовал, как истлевает в его легком теле последняя ниточка, держащая его здесь, на берегу ручья, в ивняковых зарослях, и как с каждым часом все сильнее и сильнее уносит, утягивает его сон, гордый, глубокий и покойный, без видений и сожалений, похожий чем-то на тот сон, которым
