Приехали, — отрешенно прокомментировал Виноградов. Очевидно, слишком много всего было сегодня, мозг отгородился от реальности стеной усталого отупения. Очень хотелось домой.
— Перебор, — согласился Мальцев и длинно выругался.
…Минут через сорок, продираясь сквозь кусты, они услышали долгожданный рокот армейских дизелей. Не сговариваясь, ломанулись напрямик, обдирая об азиатскую колючку лица и руки, забыв о возможной опасности, стремясь скорее, скорее, скорее покончить со всем тем чужим и страшным, что было пережито за день, — и чуть не поплатились… Пулеметчик, замыкавший колонну машин, с ходу, давая разрядку напряженным нервам, всадил длинную очередь по двум грязным, окровавленным и вооруженным типам, вывалившимся прямо перед ним на дорогу. В этот раз смерть веером прошлась чуть выше, вспоров кустарник над головами Виноградова и сержанта.
— Мудак! Свои! — Вопль бухнувшегося на землю Мальцева перекрыл даже рев и скрежет колонны.
— Козлина! — Дрожащие ноги плохо слушались Владимира Александровича, невесть как оказавшегося в нелепой позе на коленях на краю придорожной канавы.
— Не двигаться! Лежать! Руки на голову! — С брони уже сыпались, окружая, пятнистые пацаны в голубых беретах…
— Ну что — никаких обид? — Двухметрового роста майор-десантник кивнул в сторону переминавшегося с ноги на ногу неподалеку пулеметчика. — У вас видок — будьте-нате, страшные, как моя жизнь!
— Да чего уж теперь…
— Хорошо, что стреляет паршиво. — Виноградов подмигнул несостоявшемуся убийце. — Двоечник!
— В следующий раз исправлюсь, — пытаясь казаться суровым и хмурым, отреагировал ефрейтор.
— Типун те на язык, земляк! — отмахнулся Мальцев. Не теряя времени даром, он набивал щедро отсыпанными патронами магазины своего АКСУ. Оптимизм к нему вернулся вместе со стопкой спирта и плотным обедом из спецназовского запаса. — Я к сестричке не тороплюсь!
— Это он о чем?
— Да так, майор… присказка такая, — не стал вдаваться в подробности Виноградов. Он тоже постепенно начинал чувствовать себя человеком.
— Ну-ну… Значит, давай-ка еще раз пройдемся. — Комбат придвинул к Владимиру Александровичу карту. — Гвардейцев вы встретили здесь — так?
— Так.
— Здесь — станица… А нарвались вы где? Тут?
— Чуть дальше. Кстати, осторожнее у станицы, не забудьте про мины — глупо вам-то подлететь!
— Да, ты говорил. Я ребят предупредил по рации.
— Казакам про водителя сообщите, фамилию помнишь?
— Савченко Александр, брат у него — сотник.
— Записал. Сделаем, не боись!
— Мужикам нашим, если встретите, — привет передайте… Ну и вообще.
— Ладно.
Прямо над головой в сторону Вардинска прошли четыре тройки брюхастых, увешанных ракетами вертолетов. От восточных предгорий ветер доносил глухие отзвуки канонады.
— Танкисты уже начали. — Комбат аккуратно сложил карту. — Пора и нам. Значит — договорились? Машину сразу же отпускаете, они знают, что дальше делать… Или может — с нами, капитан?
— Спасибо, хватит! — встрепенулся Мальцев и непроизвольно сделал движение, как бы стараясь оттеснить Виноградова к выделенному бронетранспортеру.
— Это не моя война, комбат. Липший я здесь, понял? — Пожав майору руку, Владимир Александрович зашагал в хвост колонны.
Кобура пистолета казалась непомерно тяжелой, беспокоили содранные мозоли.
Совсем не хотелось никого убивать.
1992 год.
Санкт-Петербург — Копенгаген
Отдельное поручение
За морем телушка — полушка, да рубль перевоз.
Народная мудрость
— На — покури! Успокойся.
— Да не курю я, два года как бросил… — Владимир Александрович в сердцах вмял папку с документами в щербатую полировку стола и, неловко задев стоявшее на пути кресло, прошагал к окну.
Пространство за плохо вымытым стеклом было заполнено белесым и по-европейски занудным туманом. Вдали угадывались с детства знакомые по сказочным фильмам и школьным экскурсиям силуэты старого города; сейчас, впрочем, они казались Виноградову дурно слепленными фанерными декорациями. Был Виноградов зол и не на шутку обижен.
— Правильно делаешь… Молодец! — собеседнику Владимира Александровича, крупному рыхлому мужчине с лицом заядлого инфарктника и редеющими волосами, на вид можно было дать лет шестьдесят, если не более. В действительности он даже не перешагнул милицейский пенсионный рубеж — честная сыщицкая работа еще никому здоровья не прибавляла.
— Молодец! — повторил он, с наслаждением затягиваясь. — Я бы в твои годы тоже бросил.
— Ну, эти прикажут — бросите! Примут, смотрите, после Закона о языке, скажем, закон… о защите здоровья государственных служащих или еще как там — вот и бросите! — Виноградов понимал, что несет какую-то обидную чушь, говорит не тому и не то, но после пережитого в республиканской прокуратуре унижения, безучастным свидетелем которого оказался сидевший сейчас за столом, после тягостно молчаливого перехода узкими горбатыми улочками из одного памятника архитектуры в другой, где они сейчас находились, эмоции уже плохо поддавались контролю. Разом нахлынуло: нарочито вежливые лица таможенников, с наслаждением будивших посреди ночи пассажиров, бессмысленные паспортные процедуры, взимание денег за «визу», потом — холодные и ветреные часы между ранним поездом и открытием присутственных мест, полусонное хождение по пустынному старому городу и равнодушный отказ продавцов в «Детском мире».
— Вот оно как… Сядь на место! Сядь, я сказал! — обернувшись, ошарашенный жестким и властным тоном собеседника, Виноградов не поверил своим глазам: перед ним сидел не помятый жизнью неприметный старичок, а полный тяжелой непреклонной воли начальник одного из ведущих подразделений уголовного розыска. — Сопляк!
Не дожидаясь выполнения приказа и не сомневаясь, что он будет выполнен, хозяин кабинета встал и подошел к прилаженному в дальнем углу платяному шкафу. Достал два распятых на вешалках мундира:
— Вот этот мне уже не носить… — На привычном Виноградову сером сукне тускло сверкнули парадным золотом подполковничьи погоны, овал начавшего забываться герба в ярком параллелепипеде петлиц. — Служил-служил, все, что выслужил, — псу под хвост!
Владимир Александрович уважительно коснулся трех рядов планок — орден Красной Звезды, «Знак почета», милицейская медаль… Да, в отделившихся от Союза республиках канули в лету вместе со старыми органами внутренних дел и упраздненные знаки доблести, это Виноградов знал.
— И вот этот — тоже не придется!
То, что теперь придвинул Владимиру Александровичу хозяин, напоминало плохо скопированную школьную форму времен застоя — серебряные пуговицы на синем фоне, погончики, взъерошенные львы на нарукавной нашивке.
— Комиссар криминальной полиции какой-то там, к матери, префектуры! Все никак не запомню…
— Звучит.
— Звучит. По Закону о языке — высшая категория владения. Чтоб и читать, и писать, и говорить — свободно, понял? Для меня нереально — в январе экзамен. Выкинут, конечно. Ладно, я — протяну, сколько можно, в госпиталь лягу, то-се — выслуга набежит, без пенсии не оставят. А ребята? Из шестнадцати сыщиков — двое сдадут без проблем, плюс еще три-четыре человека кое-как вытянут. Остальных что — в дворники? Или на фермы батрачить?
— Думаю, они скорее в рэкет подадутся.
— То-то и оно! Ты вон — приехал и уехал…
