в конце страницы: «Ваша доброжелательница…» Почерк был корявый, женский.
В нескольких словах Нягу предупреждали, «чтобы он не доверял коварной негритянке, потому что она обманывает его каждую ночь, встречаясь на пляже со своим любовником, капитаном Д.».
«Ха-ха! — вырвалось у Нягу. — Превосходно! Значит, это стало публичным достоянием… Все всем известно. Как глупо! Какое идиотское положение! Закрыв глаза, влипнуть в такую историю!..»
Всю жизнь он не простит себе этой слабости, из-за которой стал посмешищем. Он чувствовал себя униженным, потерпев внутренний крах. Нягу страдал от странного смешанного чувства ущемленной гордости, стыда и желания.
«А как я ее любил! — восклицал он про себя, разражаясь наконец детскими слезами. — Но разве она была достойна такой любви? И как могут существовать на свете подобные создания? Что это, коварство, каприз женского сердца? Нет, это вне человеческого понимания». И Нягу действительно ничего не понимал.
Нет, таких страданий он больше выносить не может. Нужно проверить все факты, получить объяснение. Он должен пойти прямо к ней и смело узнать правду из первых уст. Он не должен страдать из-за какой-то женской юбки. Он будет решителен и непреклонен.
Нягу стал торопливо одеваться, но вдруг вспомнил, что не может сойти с корабля, ведь он сказался больным.
Тогда он сел писать письмо. Он писал коротко, твердо и резко, ставя несколько четких вопросов, ответы на которые должны были прояснить ситуацию и то критическое положение, в каком он оказался.
Нягу требовал ясных и прямых отношений. Он не допускал компромиссов. Или все, или ничего.
Он отдал письмо капралу и объяснил, куда его отнести, но через несколько минут передумал, бросился к трапу и задержал капрала, который уже собирался уходить. Порвав письмо, он бросил клочки в Дунай. Лучше, если он отправится сам. Нужно немедленно повидаться с ней, во что бы то ни стало поговорить с Эвантией. Решено.
Уж он-то будет последовательным. Он должен владеть собой и быть твердым до конца. В жизни бывают решительные моменты, и он сумеет выяснить все.
Когда начало смеркаться, Нягу, не замеченный никем, сошел на набережную. Он был взволнован своей собственной смелостью. Еще издалека он увидел освещенное окно. Она дома. Нягу сразу забыл все заранее подготовленные вопросы и фразы. Весь диалог, который он сочинил в уме, испарился. О чем ее спросить? С чего начать? Каким тоном заговорить?
Ладно, сама обстановка подскажет, что нужно делать. Во всяком случае, он будет вести себя по-мужски.
Нягу решительно позвонил на лестнице.
— Барышня Эвантия больна. Она не может вас принять, — коротко сообщила ему Ефтикиция, дочка хозяина дома.
Мрачный, стиснув зубы и нахмурив брови, стоял Нягу перед резко захлопнувшейся дверью, как перед препятствием, которое вдруг возникло на пути. Подавив в себе вспышку слепой ярости, он решил уйти. Но куда? Что он теперь будет делать? Вместо того, чтобы вернуться на корабль, он пошел вдоль набережной. Ему нужно было движение, воздух, тишина. Ноги его заплетались, голова была тяжелой. Его угнетала тревога и терзало чувство непереносимого бессилия. Он страдал при мысли, что не может найти никакого благородного выхода из создавшегося положения. Он никак не мог понять, что же должно твориться в душе и теле этого существа, и горестное страдание доводило его до отчаяния.
Его разум отказывался понимать это чудовищное происшествие.
«Одинокая девушка, жаждущая любви, с чистой душой, и вдруг, забыв всякую стыдливость, бросилась в объятия такому донжуану, как Делиу, став игрушкой его прихоти; ведь этот человек за всю свою жизнь не любил ни одну женщину… А я полюбил ее глубоко, чистой любовью, всеми силами души… на всю жизнь», — с болью и детской наивностью твердил про себя Нягу.
Чувство возмущения и дикой ревности приводило его в ярость. Ему хотелось броситься, схватить за грудь несчастного соблазнителя, надавать ему пощечин, изуродовать его красивую, лживую физиономию, из-за которой многие пали несчастными жертвами.
Сырой и холодный осенний вечер.
В Морском клубе свет.
Сквозь окна видны тени, двигающиеся вокруг бильярда. Нягу остановился. Подталкиваемый каким-то странным желанием, он подошел к окну.
Словно предчувствие тянуло его туда. Ну, конечно, это он, Делиу. Самоуверенный, улыбающийся, с кием в руке, он бил по костяным шарам с изяществом маэстро из бильярдной академии.
Несколько офицеров с восхищением следили, как Делиу один за другим делает мастерские удары. Никто из них не мог с ним сравниться. Взволнованный Нягу тайком наблюдал за его движениями, словно зверь из засады.
Сердце у него колотилось. Он смотрел на Делиу с жадным любопытством, испытывая одновременно и восхищение и ненависть к этому красивому мужчине, наделенному столькими качествами. «Какое впечатление он должен производить на женщин? Конечно, он человек совсем иного склада, чем я… Он принадлежит к породе завоевателей… Ловкий, решительный, жестокий, — говорил себе Нягу, отделяя в уме людей интеллекта от людей действия. — Гармоническое сочетание, — думал он, — вот что должно дать идеального, цельного человека».
Расстроенный, униженный дикой ревностью, вернулся Нягу на корабль. Он ощущал, как из глубины его души вопреки всяческому разуму поднимается жажда мести, примитивная непреодолимая ненависть, о которой он и не предполагал, что она может таиться в его мягком и благородном существе.
* * *
Доктор Барбэ Рошие не спускал с Нягу глаз.
Иногда он со своей притворной грубостью спрашивал его:
— Что с тобой, мальчик? Ты впал в хроническую меланхолию… Ты сам не видишь, как ты таешь, словно свеча. Сколько же может длиться эта сентиментальная лихорадка? Должен тебе сказать, что болезнь Купидона самая страшная из заразных болезней, потому что она одновременно поражает и сердце, и голову, и тело. Ты переживаешь слишком затяжной кризис. Пора бы тебе уже выздоравливать.
— Да у меня ничего нет, — пытался протестовать Нягу, улыбаясь вымученной улыбкой.
— Эх, мальчик! Я пришел не для того, чтобы тебе прописывать бром, не для того, чтобы утешать. Я просто хочу открыть тебе глаза на жизнь. Не ищи абсолюта, не воспринимай все трагически. Смешно и абсурдно пробовать пальцем, какое оно, море. Ты слишком молод, неопытен и еще не знаешь этого вида млекопитающих, который называется женщиной. Должен тебе сказать, что женщина нечто вроде запасной части. Любая из них может быть заменена.
Когда его оставлял в покое доктор, начинал поучать капитан Минку:
— Нягу, мой мальчик! Ты погрузился в черную бездну чувств. Ты сел на мель при первом же разочаровании, ты сломился, ударившись о первый камень, попавшийся тебе на пути. Тебе неведомо, что жизнь великая причудница, что в ней бывают приливы и отливы. Если у тебя есть чувство собственного достоинства, ты не
