Мия смотрит на меня, на мою гитару, на свою виолончель, на стоящие на подоконнике часы. Я знаю, чего она хочет, и я уже много лет хочу того же самого, но я поверить не могу, что теперь, когда прошло столько времени и когда его уже нет, она об этом просит. Но я все же легонько киваю. Она подключает гитару, бросает мне шнур, врубает усилок.
– Сыграй мне, Ми? – прошу я. Мия дергает струну на виолончели. Я настраиваюсь и беру ля-минор, аккорд отскакивает от стен, и по позвоночнику пробегает электрический разряд, чего со мной не бывало уже очень и очень давно.
Я смотрю на Мию. Она сидит передо мной с виолончелью между ног. Глаза у нее закрыты, и я знаю, что она опять прислушивается к чему-то в тишине. А потом она вдруг как будто бы услышала то, чего ждала. Открыв глаза, она снова смотрит на меня, словно и не закрывала. Затем Мия берет смычок, легким кивком указывает на мою гитару.
– Готов? – спрашивает она.
Мне так много хочется ей сказать, и самое главное – что я всегда был готов. Но я вместо этого врубаю усилитель, достаю из кармана медиатор и просто говорю:
– Да.
21
Казалось, что мы играем уже несколько часов, дней, лет. Хотя, может, и несколько секунд. Я уже не понимаю. Мы то ускоряемся, то замедляемся, кричим на наших инструментах. Потом становимся серьезнее. Потом смеемся. Играем тише. Играем громче. Мое сердце неистово колотится, кровь почти закипает, все тело вибрирует, и я вспоминаю: «концерт» не означает, что ты стоишь, как мишень, перед тысячами незнакомцев. Это значит единение. Это значит гармонию.
Когда мы, наконец, останавливаемся, я весь в поту, Мия тяжело дышит, как будто пробежала не меньше десятка километров. Мы сидим в тишине, ритм нашего дыхания одновременно стихает, пульс тоже замедляется. Я бросаю взгляд на часы. Уже больше пяти. Мия это замечает и откладывает смычок.
– А теперь что? – спрашивает она.
– Шуберт? «Рамоунз»?[32]– отвечаю я, хотя и знаю, что она не играет по просьбам. Но мне хочется лишь продолжать, впервые после длительного перерыва у меня не осталось никаких других желаний. И мне страшно думать о том, что будет, когда музыка закончится.
Мия показывает на зловеще мерцающие на подоконнике электронные часы.
– Мне кажется, ты на самолет не успеешь.
Я пожимаю плечами. Мне даже все равно, что сегодня есть еще как минимум десяток других рейсов на Лондон.
– А ты на свой?
– Я и не хочу успевать, – робко говорит она. – У меня есть день до концерта. Могу завтра вылететь.
Я вдруг воображаю, как Алдус нервно расхаживает по залу вылетов Вирджин и гадает, куда я запропастился, названивая на сотовый, который так и валяется в отеле на тумбочке. Думаю я и о Брен, она в своем Лос-Анджелесе даже не представляет, что здесь, в Нью-Йорке, началось землетрясение, от которого у нее там скоро начнется цунами. Но тут я понимаю, что перед «потом» есть «сейчас», которым надо заниматься.
– Мне надо бы позвонить, – говорю я Мие. – Менеджеру, он меня ждет… и Брен.
– Конечно, – говорит она и, помрачнев, вскакивает, от волнения чуть не роняя виолончель. – Телефон внизу. Мне тоже надо бы позвонить в Токио, хотя я почти уверена, что там у них полночь, так что я напишу письмо, а наберу позже. К тому же человек, который организовывает поездку…
– Мия, – перебиваю я.
– Что?
– Разберемся.
– Правда? – выглядит она не очень уверенно.
Я киваю, хотя у меня самого колотится сердце, а вокруг как будто летают кусочки пазла. Мия подает мне беспроводной телефон, я выхожу в сад, где уединенно и спокойно, хотя отчаянно стрекочут цикады. Алдус берет после первого же гудка, и, услышав его голос, я сразу же начинаю свой монолог – заверяю его, что все в порядке, и излагаю план так, будто я его долго-предолго обдумывал. Что в Лондон сейчас не лечу и что ни в каком клипе сниматься не буду, интервью давать тоже отказываюсь, но к началу европейского турне прилечу в Лондон и отыграю все концерты. Остальное только формулируется у меня в голове – идеи, которые начали сгущаться, словно туман, еще на мосту – Алдусу я об этом пока не говорю, но мне кажется, он догадывается.
Поскольку я его не вижу, я не знаю, что с ним творится – хлопает ли он глазами, вздрагивает или делает удивленное лицо, но реагирует он моментально.
– То есть все обязанности по турне выполнишь? – переспрашивает он.
– Да.
– А группе что сказать?
– Пусть, если хотят, делают клип без меня. Я прилечу к фестивалю в Гилфорде, – с этого крупного мероприятия в Англии и начинается наше турне. – И там все объясню.
– А где ты будешь до тех пор? На случай, если кому-нибудь понадобишься.
– Скажи, чтобы никому не понадобился, – отвечаю я.
Следующий звонок дается тяжелее. Плохо, что я именно сегодня решил бросить курить. Вместо этого я делаю упражнения на глубокое дыхание, которым научили меня врачи, и набираю номер. Путешествие в тысячи километров начинается с десяти цифр, да?
– Я подозревала, что это ты, – начинает Брен, услышав мой голос, – ты опять телефон потерял? Ты где?
– Я еще в Нью-Йорке. В Бруклине. – И после паузы добавляю: – С Мией.
Наступает гробовая тишина, и я заполняю ее монологом, чтобы… что? И не знаю, объяснить, что вчера все сложилось случайно, признать, что у нас с Брен в любом случае все было не так – не так, как она хотела, и в итоге я оказался козлом. И высказать пожелание, чтобы в следующий раз ей больше повезло.
– Да, уж на этот счет можно не беспокоиться, – говорит она со смешком, но он звучит, видимо, не так, как ей хотелось бы. Возникает долгая пауза. Я жду, что она разразится неизбежной тирадой, начнет обвинять меня. Но Брен молчит.
– Ты еще тут? – спрашиваю я.
– Да, я думаю.
– О чем?
– О том, что, может, лучше б она умерла?
– Брен, прекрати!
– Да заткнись! Не тебе в этой ситуации злиться. Не сейчас. Но ответ отрицательный. Не лучше. – После паузы она добавляет: – А вот насчет тебя не уверена. – И вешает трубку.
А я стою, все еще прижимая телефон к уху, осмысливая последние слова Брен, гадая, не было ли в ее грубости толики прощения. Хотя не знаю, важно ли это, потому что я замечаю, что воздух становится прохладнее, а меня охватывает чувство освобождения и легкости.
Через какое-то время я поворачиваю голову. Мия стоит в дверях, ожидая сигнала, что разговор окончен. Я машу рукой, все еще как в тумане, и она медленно выходит ко мне в выложенное кирпичом патио, а я так и держу телефон. Мия берется за него сверху, словно это эстафетная палочка, которую надо передавать.
