– Господи! Да что ж мы все забыли… Жизнь свою забыли!
Ему помогал стенающий блаженный Богдан. Со стороны Депо копченый воздух эхом донес заунывный сигнальный вой, смешивающийся с ритмичным стуком барабанов. Тум-тум-тум… Скоро здесь будут Железнодорожники, которые не могли не заметить пожарища и не использовать возможности потанцевать на костях противника. А заодно и поживиться чем-нибудь.
Прикрыв нижнюю часть лица рукавом комбинезона, Ася спешила вперед.
Она обязана была успеть.
* * *
Сбившиеся у БТРа ребятишки смотрели, как в алеющее небо с гудением устремлялись хлопья пепла, словно черные мотыльки. Мятущиеся языки пламени алыми сполохами отражались на застывших личиках детворы.
А в самой колонии тем временем царила настоящая бойня. Охранники, зэки, вольные – все люди, вооруженные и безоружные, не обращая внимания на раны, метались хищными тенями с пылающими серебром глазами и убивали всех подряд.
Все каноны, законы и правила напрочь смело единственное тупое желание – убить других и жить самому. Теперь каждый был сам за себя. Кровь подстегивал и расходившийся пожар. Убивали не разбираясь, союзник это или враг, женщина или ребенок, которые изредка попадались в царившем кругом хаосе…
Со стороны переправы донеслись прерывистые вопли, улюлюканье, ржание коней, мат, и через некоторое время на территорию «Лебедя», прикрываясь самодельными щитами, сделанными из дверей вагонных туалетов, и размахивая дубинками, хлынули подоспевшие на кровавый пир конные Железнодорожники. Кого-то с ходу насадили на вилы, проткнув пластиковую «нашлепку» на груди и сбросив со вставшего на дыбы скакуна. Кто-то поджег тростник на том берегу, запустив в него мелькнувший огненным колесом крутящийся факел. Затрещало, загудело, завоняло…
Вдали полыхнули вагоны с заготовленным сеном.
Топорами и дубинами, пиная, разломали плотовый движок. Кто-то плескался в мутной воде, прося помощи, пытаясь сдернуть с шеи сочащееся слизью щупальце…
В царившем бедламе не было слышно, как лопаются от жара стебли камыша.
* * *
Меня окружает вязкая, тягучая Хмарь. Настолько плотная и густая, что я с трудом различаю пальцы вытянутой руки. Хмарь клубится вокруг перчатки. Как тогда. Давным-давно. Словно тысячу лет назад. Тяжелыми каплями оседает на поцарапанном стекле самодельной маски. Тонкими дымными щупальцами проникает сквозь дыхательный фильтр, стараясь забраться в самую душу и высосать ошметки того, кого я считаю собой. Да к черту маску! К чему это все теперь…
Щелк-щелк-щелк…
Мачете со мной. Которое, к гребаной матери, давно уже ничего не значит. Меня больше никто не зовет. Ни дочь, ни Бог, где бы он ни был. Ему не разглядеть меня в этом плывущем кругом дерьме. Я ему не нужен. Мне больше нечего здесь бояться.
– Слышите, тварины? Клал я на вас болт! Ау! Есть кто дома?
Я жду их.
Знаю, что они придут. Слышал на вылазках неоднократно. Хана ведь больше нет.
Нас больше нет.
Никого и ничего.
Тишина.
Заткнись, человек. Хотя мы и не люди больше.
Им нет нужды скрываться… Просто стою, окруженный клубящимся маревом. Мы как будто играем, кто первый начнет.
– Ну! Давайте! – не выдерживаю, опускаю на слипшуюся в мочало от влаги бороду больше не нужную маску. – Жрите!
Гребаный сталкер, герой туманов, м-мать.
– Клал я на тебя болт!!!
А игрушечный бог смеется где-то за чертовой удушливой пеленой… Дернуть еще за ниточку или хватит? Сломалась марионетка. Жаль. Отличная игрушка была.
Ну, давай. Ответь! Хмарь и я теперь одно. Давно уже вместе. С самого начала. Вот что случилось тогда, 14 октября 2014 года.
Нам нечего больше таиться. Ты сама выбрала меня! Вот ОТКУДА брались малявы и появлялись метки. С воспоминания ТОГО САМОГО Нового года, когда я дурачился со своими девчонками, прикидываясь Дедом Морозом… Потом разговоры с лебедями, письма Калинина… Ошибка. Воспоминания, детали, переживания.
Хмарь… Выбрала. Меня. Скачала с моего мозга всю информацию, словно с гребаной флешки. Через него решала, кому жить, а кому…
СВОЛОЧЬ!!! Почему я?! А? Я кого спрашиваю?!
Показала отражение там, в туалете… Зачем тебе мой слепок?
– Чего же вы… Ну?! Давай! Закончим здесь и сейчас, как и начали – вместе!
Сжимаю кулаки до хруста хрящей.
Или что, финита? Наелась, гадина! Сдулась? Я тебя спрашиваю! Или все-таки маловато?
Знаю, что не получу ответа, но Хмарь внезапно отвечает. Ее ход.
Сначала легким щелчком дозиметра. А потом нечеловеческим, пробирающим до костей утробным воем невидимых существ, которые приближаются ко мне из клубящегося Ничто.
Страха нет. Для нее я всего лишь кусок мяса, наделенный разумом.
– Ну же, ты что?! Давай! Что ты сделала со мной, сука? Почему я?!
Или я больше не человек? Тогда кто? Я и есть ТЫ?
Уже неважно.
– Я здесь! – раскидываю руки.
И тут я понимаю, что это не стая, а одно существо. Это покачиваются вовсе не тонкие, едва различимые в тумане стволы березок… Ко мне приближается нечто, а то, что я принимаю за шорох лап, оказывается отзвуками многочисленных конечностей одной сущности. Дитя Хмари пришло на зов.
Щелк-щелк-щелк…
Цок-цок-цок…
С хрустом ломались впереди невидимые кусты. Хмарь готовилась показать свое истинное лицо.
– Ну у тебя и морда, мать твою.
Я развернулся и побежал от нагонявшей твари.
Давай, давай за мной.
Сквозь тростник, сквозь огонь. Настал мой черед поквитаться. Ворота оказались открыты. Я замедлил бег, пошел не таясь в самый центр бойни. Рука стискивала рукоять мачете.
Щелк-щелк-щелк…
* * *
Хмарь была в нем. Насыщала злобой, дикой злостью, силой. Переливаясь через край, наполняя нечеловеческим отвращением к людям. Даже к тем, с кем сидел. К тем, что за это время успели стать его знакомцами и невольными «друзьями» по беде. И, что Болт ненавидел больше всего… семьей. Искажавшим само понятие этого слова. В окружавшей мясорубке ничего нельзя было разобрать. Оттолкнул чье-то тело ногой.
– Прости…
Принял удар с другой стороны, в шею, чем-то жестким, но не похожим на металл. А-а-а, Железяка… Куда прешь? А ну н-на! Рубанул не глядя – еще один труп.
Да что же это?.. Болотов оглядел продолжающуюся в свете прожекторов жуткую резню. И пришедшее за ним чудовищное паукообразное существо, которое перебралось через останки смятых ворот, скребя по ним извивающимся шипастым хвостом.
